ИГОРЬ МОИСЕЕНКО

 

СЕКТОР ОБСТРЕЛА

 

(роман)

 

Матерям,

Чьи сердца не выдержали ожидания,

Чьи дети пали жертвами на алтаре «Молоха войны»

Посвящается…

              Захватывающий сюжет, удерживающий читателя в напряжении с первой до последней страницы, возносит изображенный в произведении мир к измерениям высокого трагизма, в которых пребывает современная цивилизация и призван привлечь внимание человечества к ведущей гуманистической идее: „Социум, воспитывающий из своих лучших сынов убийц, чтобы затем бросить их в мясорубку, в жертву Молоху – преступен. Если такое общество ничего не изменит – оно обречено оказаться на том же алтаре”.

Национальный союз писателей Украины

 Секретарь Совета НСПУ: Вячеслав Медвидь 

 ISBN 966-95689-0-70

                                       Игорь Моисеенко 2007г.

 

Не стреляйте!

Пожалуйста,

Не стреляйте!

Я вас заклинаю,

Господом Богом прошу:

Больше не убивайте!

Детей матерям отдайте!

Ваши победы

Им ни к чему…

                            (И.Моисеенко)

ПРОЛОГ

 

Яма звала...

Ему казалось, что звала именно его. Полметра чернозема, а глубже, до самого дна могилы, желтый в черных прожилках песок, с обрезанными лопатами копачей корешками корней вялых кладбищенских кущей, представлялись домом родным. Про себя он отметил: «Домовына», – очень точное определение. Туда очень хотелось.

Слезы уже иссякли, высохли. В измученной, истерзанной в клочья душе все больше крепло желание тоже оставить этот жестокий мир. События последних дней, наполненных болью и страданиями, только упрочили в этом желании. Оставалась только чувство ответственности перед сыном. Страшно будет по его возвращению глядеть ему в глаза. Но будет нужно.

Он уже не помнил, какие сутки голову разрывал бравурный марш Славянки, под который они провожали сына, и ее последние слова, как заклинание: «Сынок, постарайся, вернись! Я не верю, что дождусь. Я чувствую: вижу тебя в последний раз…» А они с сыном только смеялись. Мол, не говори, мать, глупостей: все будет в норме. Все служат. И все возвращаются. И твой сын не исключение. Только теперь всем стало ясно: время показало – мать пророчествовала. Но тогда ее никто не понял: она боялась за себя.

Иногда у нее побаливало сердце. Со временем все сильнее. Особенно к концу его службы. Все полагали, что это самое опасное для нее заболевание. И пытались сберечь ее. Может, и не стоило ее обманывать. Она «сгорела» за две недели. И все это время, пока за нее боролись, она терпела эту страшную боль. Кризис наступил где-то в конце второй недели. Но она терпела и, чтобы никто не слышал, молилась. Молилась и просила не отбирать у нее жизнь. Она ведь думала, что он уже вернулся. Может, и не стоило ее обманывать. Но как было ей сказать, что сына не отпустили? Кто бы осмелился?

Оставалась надежда, что все обойдется, все уляжется. Но…

Отчаянное упование, что сын все же успеет, приедет хотя бы на похороны, появится, выйдет из машины и встанет рядом с ним и с мамой, теплилась все десять дней. Все десять дней он ждал и не давал ее хоронить. Ведь она так ждала…

Последние сбережения он оставил в морге. Но как ни старались спецы, какие химикаты только не кололи – природа брала свое. Тело начало разлагаться. Больше ждать было нельзя.

В надежде, что сын все же успеет, он еще утром отправил людей на все вокзалы и теперь не разрешал хоронить… Уже шесть часов на кладбище ждали. Все ждали и не хоронили… Только он не чувствовал течения времени, не чувствовал боли в онемевших суставах, не чувствовал рези в воспаленных глазах, не чувствовал ничего, кроме горького кома где-то рядом с сердцем и запаха свежевырытой могилы.

Иногда ему казалось, что в гробу среди белых кружевных покрывал лежал кто-то другой: «Кто угодно, но только не она». На открытом воздухе лицо ее сгладилось, будто поплыло, стало совсем чужим. А вместо милых сердцу морщинок, от ее лучезарной когда-то улыбки, через густой слой грима все заметнее стали проявляться синие пятна. Эта улыбка и сразила его в их первую встречу. «Как давно это было?.. Будто и не с нами... Кто угодно, но только не она…» – заныло судорожно где-то в глубине источенного терзаниями сознания.

Уже склонилось над горизонтом солнце… Уже совсем замерзли люди… Зима только-только отступила…. Восемнадцатое марта… Весна вступала в свои права… Проводить ее пришли все… Так много людей на этом кладбище еще не собиралось… Ей было всего лишь сорок четыре… Ее любили все… И все ждали. Ждали вместе с ней – ее сына…

А Яма звала…

 

Глава первая

 

Он засек эти вспышки. Может, впервые за всю службу, но он их заметил. Даже почувствовал на себе взгляд сквозь прорезь прицела, полный ненависти и отчаяния.  Даже, несмотря на приличное расстояние, он увидел глаза врага. И развернуть в его сторону ствол пулемета он уже не успевал. Если бы не вертушка… Но даже свист винтов в небе и размеренный нарастающий рокот двигателя не остановил бы противника. За спиной моджахеда мелькнула чья-то тень. Его просто сдернули с бруствера и за шиворот потащили к проему в стене.

Черная, слегка продолговатая точка, медленно, будто нехотя, отделилась от серебристого брюха, хищно, словно отыскивая цель, кувыркнулась дважды в воздухе и, наращивая скорость, понеслась к дувалам.

В лучах полуденного солнца сизый туман, клубами заволакивающий крыши нехитрых строений, расцвел всеми цветами радуги. Откуда-то сзади донесся голос Стовбы:

– Старый, трассер!

– Я ж не знал, что мы салюты запускать тут будем…

– Белоград!..

Он достал из нагрудного кармана мокрый от пота трассер, поцеловал его…

– Шевели фигурой, сейчас рассеиваться начнет! – взводный явно нервничал.

Патрон нырнул в патронник с легким скрипом…

Зеленая точка запылала на полпути к дувалам. Селение будто бы подпрыгнуло и вспыхнуло. Даже дыма сперва не было. Только горы слегка тряхнуло да кое-где между выцветших до белого скал подняло тысячелетнюю пыль. Следом докатился чудовищный грохот.

– Ни фига себе, бомбец!..

– Да…а. Не хотел бы я под такую цацку попасть…

Прилетела она бесшумно, будто ниоткуда.

Боли не было. Она так и не успела добраться до его сознания. А он не успел даже испугаться. И выстрела не услышал. Только в глазах застыли брызги раскаленных осколков. Да в ушах – колокольным звоном долго еще катился треск разрывающей металл пули.

Тягучая, словно кисель, духота вдруг отступила, стащила с век свою вечную пелену липкого, зловонного пота и сменилась долгожданной прохладой. Тело затерялось в мрачной пустоте, и только назойливый как муха разум ангельской мелодией захныкал где-то во времени, там, где осталось тело: «Пусть апрель обманет Вас дождем, Пусть он Вас бессонницей замучит…»

Оттуда, из другого мира, сквозь частые, гулкие звуки одиночных выстрелов донеслось чужое:

– Старый! Уносите его!

– Я сам не потяну, товарищ лейтенант!

Валуны обсыпало стальной струей.

– Мамедов!

– Я!

– Белограда выносите! Помоги Старостенку!

«… женщина ждет и верит в то, что Вы лучший… Я приглашаю Вас на праздник, Где будет все для нас двоих…»

– Стой!

Из багрового тумана выплыло лицо Стовбы:

– Живой, казак!

 Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом: «Так скотину разделывают… Что это взводный воткнул мне под х/бэшку?..»

Мамай, показалось, оторопел:

– Что это Вы, товарищ лейтенант… Ваша тетрадь?..

В глаза снова впилась струя раскаленного песка и осколков.

– Отставить базар! Все! Уходите! Уходите, я сказал!

«…Вы должны лететь, а не идти. Прилетайте, в чудеса не веря. Что-нибудь должно произойти…»

Новый шомпол воткнулся куда-то под лопатку: «Небо совсем кровью заволокло...»

На сплошь бордовых небесах раскачивалось темное пятно, совсем черное: «Надо бы на нем сконцентрироваться… Что с него льется?.. Куда они меня тащат?.. Зачем?..»

На мгновение пятно задрожало, проявились знакомые черты под каской: «Все равно черное… Старый?.. Ох, и вонище от тебя».

– Где взво..? – в груди захрипело на полуслове.

– Та, не рыпайся, ты… Прикрывать остался… – сквозь нечеловеческие усилия прорычало пятно.

Где-то рядом часто застучал одиночными Калашников.

Обрывки мыслей из чужих миров, вперемешку с назойливой мелодией, казалось, разбросают мозги в разные стороны: «Мамай… Отстреливается… Что ж так холодно?.. В пустыне!? Холодно?.. Значит, не ушли еще. Рука, кажется, онемела. …Прилетайте, в чудеса не веря, что-нибудь должно произойти… Я приглашаю Вас на праздник… Где будет все для нас двоих… Где пулемет?..»

Пятно над головой разразилось трехэтажным матом.

«Все камни в ущелье моей спиной проутюжил. Ни одного ж не пропустил. Что ж ты волочишь меня как мешок с картошкой?»

Снова эта тварь прилетела бесшумно. Только проломленная каска отозвалась голодным треском. Чудовищный удар смел Старостенка куда-то в камни, как куклу.

«Шомпол под лопаткой взорвался. На что ж ты меня бросил такое острое?.. Шомпола не взрываются… Где Старый?»

– Старр…

Рядом из красного тумана вынырнула черная тень. На этот раз поволокли еще более бесцеремонно:

«Мамай?.. Или?.. Они?.. Куда они меня?..»

– Лежи тут, не дергайся…

«Мамай… – на душе отлегло. – А Старый?..»

– Рустам… Старого… в голову…

Старостенок заскрипел зубами где-то совсем близко:

– Ох, ни фига себе…

Гул в голове снова захлестнула мелодия: «…Нужно Вам лететь, а не идти. Прилетайте, в чудеса не веря, что-нибудь должно произойти…»

– А шла в лобешник, – Старый продемонстрировал палец через входное отверстие в каске.

И тут, в глазах прояснилось – багровое небо, высоко, под самым солнцем, нарезал на полосы своими седыми крыльями черный аист.

– Рустам, ты видел здесь аистов?

– Че тихо-то так стало? – вместо ответа спросил Мамедов.

– Дан! Дан! Белоград, мать твою!

Мозолистая ладонь сжала простреленное плечо. Показалось, шомпол под ключицей завернулся в штопор. Уже почти забытая боль снова парализовала руку. В глазах снова запрыгали багровые пятна.

– Просыпайся, Дан!

Белоград еще не пришел в себя. Этот сон давно его терзал. И всегда подолгу:

– А полегче ты не можешь, Скибон?

Богдана всегда раздражал фальцет Скибы:

– Че? Опять тот бой снится? Болит еще?

Белоград, вместо ответа, размазал по лицу горячий пот.

– Где моя тетрадь? – спохватился Белоград.

Скиба протянул Богдану потертый блокнот с надписью «АИСТ».

– На! Я на полу подобрал. Ты уже не засыпаешь без него.

На душе у Богдана потеплело.

– Не понимаю я вас, фанатиков. Кругом такое творится, а вы стишками балуетесь. Че толку от них? Другое дело вот – она. Небось сотни три чеков за концерт замолачивает. Небось, и тройной тариф еще. Она ж тоже в зоне боевых учений. За такими бабками и я бы к черту в зубы полез. Ты как, сержант, тройной получаешь, Дан? Шестнадцать-шестьдесят?.. За учения у сатаны в зубах… Или восемь-восемьдесят?

– А Ветлин где? – проворчал Белоград невнятно.

– Наша задача шнурки помочь им собрать. Кажись, она заканчивает уже. В штаб нашего сундука вызвали, – бросил Скиба в ответ.

В БРЗ* *(быстроразборные здания) к тому времени уже поставили кондиционеры. Хотя и не всем, но в штабе первого батальона такая штуковина уже вторую неделю комбата Можаева в детский восторг приводила.

– О!.. Заканчивает, кажись, – ткнул в потолок пальцем комбат.

Ветлин отобрал у Кузнецова банку из-под скумбрии в томате и дрожащими пальцами принялся ломать в ней окурок.

– Че ты психуешь, Ветлин? – прогрохотал Можаев.

– Та на кой он вам сдался?!. – взорвался прапорщик.

Можаева уже начало раздражать упрямство Ветлина.

– Вы, товарищ прапорщик, забыли, где мы находимся?! Вы решили, что здесь курортная зона для вашей самодеятельности?! В третьей роте половины личного состава не хватает! А у Вас лучший стрелок батальона прохлаждается!

– Не прохлаждается, а реабилитируется! После ранения, которое у вас же, Ваш же лучший стрелок и получил, в вашей же мясорубке!!!

Ротный только ухмыльнулся с явной иронией. Ветлину эта ухмылка показалась более чем вызывающей.

–  А че ты лыбишься, Кузнецов!?

Кузнецов не ожидал такой храбрости от тихони прапорщика – начальника клуба бригады:

– Ну, ты даешь, Михалыч…

– Чего я даю?.. Чего я даю?.. Не в твоей кузне его подстрелили?

– Да у меня!.. Да у меня трое на командирское отделение осталось! Трое! Механик, стрелок и оператор-наводчик! Вон, у замполита спроси!

Старший лейтенант Белинский только утвердительно кивнул из-под кондиционера.

– И в пулеметном – трое! Мне боевую задачу выполнять некому. Боевую! А он у тебя песенки распевает! – все больше распалялся ротный.

– А...а… Вы из него лучшего стрелка сделали… А у меня он песенки распевает? Песенки!? Ах, мать твою – лучшего стрелка! Стрелять научили, да? Вы из поэта – снайпера воспитали! Да вся эта ваша байда одной ноты его не стоит!

Можаев даже слегка растерялся:

– Ну, ты артист, Ветлин!..

…Только сейчас Богдан услышал из динамиков за глиняной стенкой последний припев песни.

– …Где будет все для нас двоих, Таких смешных и очень разных. Где будет все для нас двоих…

Аплодисменты, которыми ее провожали со сцены, бывали и погромче. И публика бывала попредставительнее, даже в лампасах. А у этих даже погон на форме не было. Да и сценой это можно было бы назвать с огромной натяжкой. Она уже и вспомнить не смогла бы, когда последний раз пела с такой сцены. Может, когда, очень давно, на грязном ПАЗике, она ездила по колхозным клубам по разнарядке, зарабатывая, как за счастье, семнадцать восемьдесят за концерт, плюс командировочные. Но этой аудитории она действительно была признательна за внимание. Уже на пределе своих возможностей, она не поклонилась, уронила руки к деревянному настилу и осипшим от зноя, но с тем же неподражаемым тембром голосом объявила:

– Друзья мои, если когда-нибудь, где-нибудь вы увидите мою афишу, только скажите на входе, что вы из Джелалабада! Вас проведут ко мне! Я люблю вас… Всех… С праздником Вас, друзья мои! С днем Советской армии!

Скиба уже давно почувствовал, что концерт идет к завершению. Здесь больше часа никто на сцене не выдерживает. Даже за тройной тариф.

– Наш выход, Дан.

Где начпо раздобыл эти цветы со скупыми нераскрывшимися бутонами, одному Богу да еще комбриговому водиле было известно. Но ее лицо заискрилась благосклонной улыбкой, когда начальник политотдела, помогая ей спуститься по рассыпающимся под ногами глиняным ступенькам, вручил этот букет.

– Я их никогда не выбрасываю. У меня их целый гербарий уже. Вот увидите. Будете у меня на концерте в Союзе, я Вам отчитаюсь... Вот уви…

Но тут, совсем рядом, рявкнуло:

– Минометная батарея, встать! Становись!

– Рота, встать! Становись!

От неожиданности она остановилась. Лишь, когда прозвучала последняя команда, она схохмила:

– Ой, не кажи, кума. Сама люблю военных… Вашим орлам и микрофон не нужен…

Гитару забыли на динамике, у самой сцены. Увлеченные каждый своим делом, никто не заметил, как Белоград оказался с нею рядом. Ладонь сама легла на гриф. «Фендер» – мечта идиота», – мелькнуло в голове, а пальцы уже сомкнулись в аккорде и побежали по струнам. Через мгновение, динамики отозвались мелодией, которую знала вся бригада.

Подразделения застыли. Скиба рванулся, было, остановить Богдана. Но гитарист задержал его одним только взглядом. Уже во вступлении он, скорее почувствовал, чем услышал – парень берет аккорды, неподвластные многим. Стараясь не отвлекать солдата, гитарист подключил клавиши к эквалайзеру и начал подыгрывать.

Но Белоград и без того уже ничего не слышал и не видел, кроме боя, из которого не вернулся «Аист». Бригада еще помнила о нем. Эту песню все уже знали, и все виртуозы пели ее в палатках по ночам. Правда, так, как пел ее сам автор, ни у кого не получалось. И Богдан никогда не отказывал на просьбы спеть ее. Никто только еще не слышал ее в аранжировке столичных лабухов. Так она еще никогда не звучала.

Никто не знал, почему Белоград во время пения закрывает глаза. А он свою песню плакал:

 

Черное с белым – у Аиста крылья такие.

Черное – смерти, а Белое – жизни перо.

В этой гармонии красок – рисунок стихии.

Ты белый Аист всем черным стихиям назло…

 

Комбриг демонстративно услужливо открыл перед Примой дверь УАЗика. Но неожиданно хорошо поставленный голос приковал ее внимание. Она отвлеклась только на мгновение, в проигрыше:

– Что делает у вас этот мальчик?

– Служит, – с нескрываемой гордостью ответил Дантоев.

– Служит?.. Вы думаете он у вас служит? – она намеренно сделала ударение на «вас». – А какая сегодня температура?

– Сегодня – шестьдесят четыре… – комбриг совсем растерялся.

– Шестьдесят четыре, говорите? – и, не дожидаясь ответа, она продемонстрировала гусиную кожу на руках. – Вы думаете, он служит у вас?

Тем временем, над бригадой лился следующий куплет песни:

 

Черное с белым, то символ пера и бумаги

Строк недопетых, которые мы допоем

Белое – это частица священной отваги

Черное – призрак, кружащий над ней вороньем

 

Аисты, Аисты, что ж не спешите с отлетом?

Что же вы снова кружите в небесной дали?

Вижу, я вижу: вы будто бы ждете кого-то.

Нет больше Аиста – сына далекой земли…  *

 

…А в штабе продолжал бушевать Ветлин:

– Во, слышь? Это он поет. А ты слышишь, что он поет?! Да ты табличку на своей кузне прибить должен! Мемориальную(!): «В этом подразделении служил Поэт-герой – «Аист». Или вы хотите и Белограда следом отправить? А слышишь, Кузнецов, как он поет? Он один всю вашу бригаду за собой повести может! А если до дембеля не убьют, то и тысячи таких, как ваша бригада! А вы его в роту...

– Может его комиссовать, Михалыч? – нашелся Кузнецов.

– Или штат расширить и молодых в третью роту набрать? – подсказал Можаев.

Ветлин, не привыкший к таким перепалкам, явно устал:

– Та пошел ты, комбат! Без приказа не отдам!

Уже с явным раздражением Можаев толкнул по столу в направлении Ветлина листок не лучшего качества бумаги. Луговой едва успел поймать его на краю столешницы. Прапорщик, уже все понял, но по тексту приказа глазами пробежался.

Таким Ветлина еще никто не видел. С нескрываемой яростью он скомкал лист и размахнулся им в Можаева. Но все же разум взял верх, он бросил приказ об пол. Дверь за Ветлиным с грохотом захлопнулась.

– Ни че себе, лабух наш разошелся… – успел заметить Белинский.

Дверь снова распахнулась.

– Вы еще… Еще в Киевской Руси знали – юродивых и поэтов трогать нельзя. За них наказывают. Вы все еще вспомните меня. Один мудрый человек сказал как-то: мы платим за каждый шаг по этой планете. Только это вы по земле ходите, а они, юродивые, под звездами… И вы… за этого парня, все вы, еще заплатите. За то, что по земле его ходить заставили.

На этот раз Ветлин оставил дверь распахнутой настежь…

…С последним аккордом Белоград еще раз провел ладонью по уже умолкшим струнам и, с явным сожалением, будто прощаясь, положил гитару на прежнее место. Дека отозвалась глухим стоном. Дан, словно и не видел никого, направился в подсобку.

Командиры до сих пор не решались отдать подразделениям команду на движение. Бойцы, словно околдованные музыкой, так и стояли колоннами. Гитарист, похоже, был единственным, кто решился на действие. Он догнал Белограда уже у самой двери. Потом, в Союзе, гитарист долго еще будет рассказывать своим друзьям и коллегам, как задрожало плечо того парня, когда он коснулся его ладонью. Столько боли в глазах он больше никогда и ни у кого не видел. И в них не было ни одной слезинки. Он не ожидал, что вызовет у парня такую боль, но растерялся только на мгновение:

– Держи… Это твой инструмент…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава вторая

 

Им ничего не оставалось, кроме как обойти и эту машину. Они уже пытались обогнуть посты. Но «шурави»* (*советские) расставили их с интервалом в пару километров. Похоже, что они ждали колонну. Это был уже третий. И с каждого из них явно отчетливо просматривалась река. Нужно быть совсем умом обделенным, чтобы высовываться к ним под стволы. Аскеры могли подстрелить, как лисицу, просто от скуки, для развлечения. Это в городе он мог свободно разгуливать по улицам с автоматом на плече. А здесь… Аскеры могли подстрелить, как лисицу. И это в лучшем случае. Тем более, что, похоже, что они ждали колонну. Она могла появиться в любую минуту. И на дорогу не выйдешь. Обычно «шурави» выставляли охранение с обеих сторон дороги. Наверняка и сейчас за насыпью стоит другая БМП. Ничего не оставалось – только обойти и эту машину. Как на беду, на всю округу было только несколько полуразрушенных дувалов в сотне-другой метров от дороги. А дальше за нею, во все стороны – только пустыня да горы.

Похоже, этот кишлак взорвали той зимой, когда «шурави» еще только шли к местам дислокации. Когда он только появился на горизонте, Равиль задался вопросом: «Сколько вас теперь таких по всему Афганистану? Тысячи?» До него они добрались незамеченными. Равиль поднес к глазам бинокль.

Машина стояла у самого берега, рядом с седой как локон Искандера чинарой. «И такой же древней, похоже», – отметил про себя Равиль. В тени ее ветвей, спиной к Равилю сидел за столом шурави. Видимо, он чистил свое оружие. По столу были разбросаны запчасти от винтовки. Среди них Равиль нашел снайперскую трубу. До боли в зубах заныло. О таком оружии он только мечтал. Ненавистный ППШ* *(пистолет-пулемет Шпагина), который он повсюду таскал с собой уже третий месяц, нельзя было назвать достойным воина оружием. Дальше трехсот метров цель для него была недосягаема. Да и патроны к нему попробуй, отыщи. Можно было бы и попытаться завладеть этой винтовкой, но…

На башне машины сидел Воин. Равиль умел «видеть» человека с первого взгляда. Тем более противника. Это было первое, чему научил его Шалашах – видеть людей. Не смотреть на оболочку человека, а созерцать, видеть его чувства и эмоции. А при необходимости и мысли. И сейчас он безошибочно определил – на башне сидел Воин. Сидел, перебирал пальцами струны гитары и наблюдал за окрестностями. Только Воин умел делать столько дел одновременно.

В бинокль было отчетливо видно покрытое густым загаром скуластое лицо парня. Под звуки музыки оно будто просияло. Стало заметно, что сквозь сталистую голубизну глаз в унисон гитаре непроизвольно всплывает неизъяснимая тоска. Чувствовалось, что вместе с песчаным пейзажем, перед внутренним зрением солдата плескались в широком раздолье берегов серебристо-небесные волны не Кабула; может, Днепра или Волги.

Только Воин умел делать столько дел одновременно. Равиль понял – Воин «услышал», что за ним наблюдают. Медленно, как можно естественнее, явно, чтобы противник не почувствовал, что его уже «услышали», солдат начал поворачивать голову в сторону дувалов. От Равиля не ускользнуло, что левая рука Воина на мгновение дрогнула, задержалась на грифе гитары и едва не потянулась к автомату.

Равиль нырнул под стену и прижал к полу голову брата, хотя в том и не было необходимости. Пролом в стене, через который Равиль наблюдал за постом, и без того оставлял достаточно возможностей, чтобы скрыться от взгляда Воина. Но тот явно почувствовал присутствие противника.

Равиля обдало жаром: «Не хватало еще, чтобы дувалы прочесали…»

Белограду казалось, что он уже часа полтора на башне торчал. Если бы не «Фендер», он бы и сам спать завалился. Тем более, что ротный с замполитом на девятую машину «укатили». Но «Родины сыны» уже почти год не давало Богдану покоя. Что помешало взводному закончить его, оставалось только догадываться. Может, точно так же душа замолчала на полстроки, а может, и на ту операцию пора было уходить. Но закончить его Стовба не успел. Теперь, оборванное на полстроки стихотворение, корявым почерком нацарапанное в блокноте с надписью «Аист», не давало Дану покоя. И сейчас, как ему казалось, уже часа полтора, он пытался «попасть в строчку». Но как он не старался, получалось корявенько. Больше всего огорчало, что не удавалось поймать стиль взводного. Даже рифма и размер укладывались, но стиль… У Аиста стиль был неподражаемый, с особой образностью, с присущим только ему «почерком» и характерной лексикой, которой нужно было еще учиться. Но Богдан верил, что если настроиться на нужную волну и почувствовать настроения автора, нужные слова сами придут. Только для этого ему требовалось вспоминать Стовбу. И каждый раз, когда он пытался это сделать, в памяти, вместо образа взводного, всплывал тот бой. Тогда: снова ныла простреленная грудь, снова он задыхался под багровым небом и видел в нем черную птицу. А в ушах, вместо нужных слов, звенело: «Уносите его!..»

А отделение, после ночного бдения, отсыпалось. Старостенок дрых в десанте, Мамедов в своей дыре – на месте механика-водителя, а Халилов – старший стрелок отделения, устроился в тени БМПэшки, прямо возле гусянки. Только Маслевич не заслужил. Мамай наковырял песок в стволе его винтовки. Теперь, после десятка подзатыльников, солобон глотал сопли и маялся чисткой оружия.

Несмотря на настроение, движение справа не ускользнуло от внимания Белограда. Сперва, оно его насторожило. Но краем глаза Богдан заметил: со стороны заброшенных дувалов на песчаную гряду выполз гигантский варан. Пару раз за службу Дан эту хвостатую тварюгу уже видел. Ничего кроме детского любопытства у него не возникало. И сейчас он почувствовал себя как ребенок в зоопарке. В который раз он пожалел, что у него не было фотоаппарата. Кадр получился бы замечательный. Он даже представил, как хвастал бы этим снимком перед брательником. Сашка известный любитель экзотики. Уже и вырос, как бы. А все равно, до сих пор у него дома зверинец: от попугая, до собаки. Как-то Дан в шутку даже зоофилом его обозвал. Осторожно, дабы не спугнуть ящерицу, он попытался повернуться, чтобы хоть рассмотреть варана.

 

Равиль не знал, что делать. И выглянуть он опасался. Воин явно почувствовал их присутствие. Сейчас шурави могли уже готовиться к прочесыванию дувалов. Тогда заброшенный кишлак, в котором они нашли укрытие, превратится в капкан. Следовало уходить немедленно. Шурави, наверняка, прочешут…  

 

Но с поста донеслось:

– Твою маму нехай... Мася!... Мася, мать твою!

Извиваясь всем телом, варан сорвался с места и в мгновение ока исчез из поля зрения. Белоград испытал легкое разочарование: «Че ж ты орешь как резаный?..»

Из правого десанта, кроя Маслевича трехэтажными матами, выбирался на свет Божий разъяренный Старостенок.

– Мася, бл…!

Маслевич еще не понял, что произошло:

– Я...аа...

– Ко мне, тварь! Долго я гавкать буду? – не унимался Старостенок.

– Та шо ж у тебя там стряслось? – проворчал Маслевич, чтобы никто не услышал.

Белоград уже перебрался на корму машины. Первым из десанта показался котелок. Вслед за ним, воротя нос в сторону, выполз Старостенок.

Зловещим шепотом Старый заскрипел с отвращением:

– Шо за херня, Масленок?

Напуганный Маслевич в замешательстве только вытянулся в строевую стойку.

– Шо ты плямкаеш, чмошник?! – не унимался Старый.

– Не могу знать, товар... Игорь Николаич! – едва нашелся Маслевич.

Котелок полетел к Маслевичу. Чтобы не распространять вонь еще больше, Старостенок даже не размахнулся.

– На, жаба!

Маслевич едва успел поймать посудину. А Старый свирепел на глазах:

– А хто знать должен, га? А хто должен? А знаешь, сученя, слово такэ – "жовтуха"?!!

– Так точно!

– А...а. Так точно? Падлюка… А малярия?!

Маслевич только заморгал чаще. Чувствуя приближающуюся расправу, он съежился и, чтобы закрыться от удара, приподнял руки. И напрасно…

– Грудь к осмотру! – скомандовал Старостенок.

Мася вытянулся в строевую стойку. Старый сделал обманное движение кулаком в грудь Маслевича и, дождавшись, когда тот снова съежится, закатил ему ногой в пах. Расплескивая содержимое котелка, боец повалился на песок.

– А знаешь, шо после нее не стоит, урод?! А шо у нас полбригады на койках, в госпиталях валяется, знаешь?! – уже орал на всю округу Старый.

Это услышал и Равиль. Только сейчас он решился выглянуть из укрытия и поднести к глазам бинокль. Из машины начали выползать солдаты. «Как жуки из гнилого тутовника…» – отметил про себя Равиль.

Пока шурави «развлекаются», можно было пройти незаметно. Ситуацию нужно было использовать. Через минуту наблюдения он решился:

– Пойдешь первым, Орхан. Видишь, шагов пятьдесят выше по течению – камень на берегу. Держись, чтобы не видеть машины. Дойдешь до камня дашь знак, что можешь меня прикрывать.

Орхан снял с предохранителя свой ТТ, подбросил в руке гранату и бесшумно скрылся. Равиль приготовил к стрельбе ППШ.

Старостенок уже уселся за стол:

 

 

 

 

 

– Ин жибийо…* *(ред: на фарси – «ко мне»)

Маслевич весь в пыли, давясь всхлипываниями и вцепившись ладонью в область печени, поднялся и подошел к столу.

– Шо ты скривився, засранэць? Смирно стоять!

Маслевич вымученно опустил руки по швам.

Халилов взобрался на корму, к Белограду:

– Не понимаю я вас, хохлы. И че вы своих прессуете?.. Че спать-то не даете?..

Дан не без иронии ответил:

– Зато люди получаются. А Ваши?.. До года нэ панымаю, после года нэ паложино...

Халилов не стал строить из себя обиженного:

– Ой, ладно, да? Че случилось-то?

Белоград бросил в ответ:

– Мася парашу под башней приныкал.

– А Старый че? Голодный, что ли? – схохмил узбек.

Дан посмотрел на Халилова с недоумением:

– Юсуф, там кузнечики уже прыгают.

– Ого-о!.. А я третий день думаю: че за вонила в башне?

А Старостенок продолжал терзать молодого:

– Мася, а дэ в нас Пакистан?.. Дэ, чучмек?!

Маслевич неуверенно повел, было рукой, но, совсем растерявшись, опустил ее.

– Точно! Тут, куды пальчиком не встромы, кругом Пакистан! А знаешь, шо воно значыть?.. Знаешь, сука?! Знаешь, урод, шо в двадцати километрах од нас ЦРУшники инфекционку для таких як ты свыней зробылы. Щоб мы тут передохлы вщент. Знаешь, шо оти мухи вже и тифом, и малярийой кашляють?.. чи жолтухой!.. Шо то на бороди в тебе, чижара?

Еще зимой, после пореза во время бритья у Маси начала гнить рана на подбородке.

– Мне Кузнецов разрешил не бриться, пока не заживет.

Старостенок не преминул покривляться:

– А па...ачему оно не заживает?..

– Климат... – промычал Мася.

Старый снова набросился:

– Клима...ат. Тут все гные, душара ты!.. Скоко дедушке до приказа осталось?

Маслевич, казалось, обрадовался, что знает ответ хотя бы на один вопрос:

– Сорок дней...

Но Старый только еще больше разъярился:

– Так ты, гадська твоя морда, хочеш, шоб Игорь Мыколайович додому импотентом прыпхався, га?!

Орхан был еще только в начале пути. Но продвигался уверенно. Равиль видел только его спину. Скрываясь за песчаной грядой и редкими небольшими камнями, он короткими перебежками пробирался к валуну у реки.

А тем временем, за воспитание молодого принялся Халилов. Спрыгнув с борта, он отпустил такой пинок Маслевичу, что тот едва стол не завалил. Тут же Юсуф схватил бойца за шиворот и толкнул в сторону котелка:

– Поднял парашу, живо!

Мася поставил котелок на стол.

– А ложечку забыл, да?

Маслевич нашел в песке ложку и снова вытянулся в строевую стойку.

Теперь расследование устроил Юсуф:

– Твоя параша?.. Че молчишь?

– Никак нет... – еле слышно проговорил Мася.

Халилов явно увлекся экзекуцией:

– Че...е? Может, Старого, или моя? А может, ротный забыл?

Мамедов еще сонный, но уже сидел за столом. Сквозь зевоту его «пробило» на шутку:

– А че? Ротный у нас тоже – черпак еще.

Бойцы отозвались нестройным смешком. Маслевич сдержанно улыбнулся, чем только вызвал гнев Халилова.

– Тебе тоже смешно, да?!

Все больше распаляясь, Юсуф принялся отпускать молодому увесистые подзатыльники:

– Смешно, да? Смешно тебе?!

Халилов не замечая, что у Старого на лице давно уже появилось явно недовольная мина, толкнул Масю к столу и приказал:

– Жри, сука! Жри, свою парашу! Жри, проглотина!

Маслевич оттолкнулся от стола и затрясся мелкой дрожью.

Халилов приказал уже спокойнее:

– Взял котелок!

Мася, в надежде, что сейчас прикажут его просто вымыть, взял котелок в руки.

– Ешь!

Маслевич совсем растерялся.

– Я сказал: жрать парашу, хахол!

Старостенок уже явно не находил себе места. Но Юсуф, вместо остановиться, закатил Масе кулаком в грудь.

– Холера! – закричал Старый.

Но Халилов уже не мог остановиться:

– Заткнись! А ты хавай, чмо рогатое!

– Холера!

– Пасть заткни! – рявкнул Юсуф.

Старостенок утвердительно кивнул головой и схватил со стола винтовку…

Равиль глазам своим не поверил: «Шурави сами глотки друг другу рвут! Вам и помогать не нужно, собаки…»

Мамедов успел зацепиться за ремень. Но Старый в гневе – чисто «каток с горы». Молниеносным ударом в ухо Старостенок снес узбека со стула. Благо Рустам не выпустил ремень из ладони и откатился в песок вместе с винтовкой. Через мгновение стул полетел Халилову в спину. Следом понесся Старый. Юсуф еще не успел испугаться, как на его голову обрушился град ударов. Уже после он не мог вспомнить, как проутюжил на пузе весь песок возле машины.

Только сейчас на плечах Старостенка сумел повиснуть Белоград:

– Старый!.. Старый!.. Старый, стоять!..

Перепуганный Маслевич забился под гусянку.

Пытаясь отцепиться от Белограда, Старостенок заорал:

– Я заткну щас, бабай грязный! Я тоби щас Буратину, од вуха до вуха розирву!..

Халилов, тем временем, пришел в себя и, размазав по губам кровь, бросился в атаку:

– Ах ты, сука...

Но перед ним, как из-под земли, вырос Мамедов. Отшвырнув в сторону винтовку, Рустам поймал на лету кулак Халилова, завел его в сторону и за спину и уложил земляка мордой в песок.

– Дан, держи Старого! – заорал Рустам.

Но Старостенок смел Белограда как муху и уже занес для удара ногу. Если бы не Рустам этот удар пришелся бы Халилову в голову.

Равиль давно искоренил в себе чувство злорадства. Сейчас ему было только стыдно, что его народ подчинился этим не знающим веры и уважения друг к другу гиенам. А Орхан уже был на месте. Даже успел уже осмотреться. Равиль видел, как брат поднял вверх руку с взведенным для стрельбы пистолетом и многозначительно посмотрел в сторону дувалов. Он уже приготовился было спрятать бинокль и выдвигаться следом за Орханом. Но события на посту внезапно приняли совсем неожиданное развитие.

Солдаты уже не пытались сдержать друг друга. Теперь драчуны быстро перемещались вдоль реки, к валуну, за которым скрывался Орхан. И Орхан этого не видел! Равиль поднял автомат…

Но Орхан уже тоже понял, что солдаты приближаются к укрытию. Шурави так орали, что и за рекой можно было услышать, несмотря на бурное течение. Только скрыться он уже никак не успевал. Да и некуда было. Разве что в Кабул* *(река) нырять. Орхан отложил пистолет на камень и принялся лихорадочно искать в полах одежды гранату… А шум драки все приближался. «Аллах Акбар, нашлась!» – мысленно воздал хвалу всевышнему Орхан. Дрожащими от волнения пальцами он принялся разжимать усики предохранителя.

Первым у камня над рекой оказался Мамедов. Он глазам своим не поверил, когда нос к носу столкнулся с афганцем, да еще и с афганцем с гранатой в руке. Оба застыли будто каменные. Прежде чем понять, что произошло, Рустам успел прочитать испуг в глазах противника. Сам же испугаться не успел…

Стрелять прицельно не позволяли кусты. Вдоль берега, от самой машины до валуна, за которым скрывался брат, они надежно скрывали шурави от прицела ППШ. Равиль решил ждать подходящего момента…

Орхан очнулся первым. От волнения, он не почувствовал усилия, с которым оторвал кольцо предохранителя. Уже не соображая, что делает, он отбросил гранату прямо перед собой и прыгнул в мутные волны Кабула.

Хлопок запала отрезвил всех. Но у Мамедова было больше времени, чтобы прийти в себя и оценить положение. «Эфка…» – отметил он про себя и удивился – насколько безмятежно. Мысленно он начал отсчитывать секунды: «…Два… мама…» Граната еще не успела остановиться: «…три…», – Рустам сделал шаг ей навстречу. Она еще раз подпрыгнула на каком-то бугорке…

Глава третья

 

Предпраздничная суета на кухне тоже часть обряда торжества. Много позже, он понял, что вся эта суматоха одна из самых приятных составляющих любого празднества. Они всегда готовились к застолью вместе. Уже стало традицией – Двадцать третье февраля они отмечали у Валентины.

Алексей так и не научился отличать, когда жена иронизирует, а когда говорит серьезно. Но в такой день любые упреки были бы неуместны:

 

 

 

– О, Гос...споди! И о чем же ты думал, когда этих несчастных создавал?!

– Чего да...ать? Ты вообще молчи, ребро...

– Ну, кому ты это нарезаешь, шахтер? Троглодитам своим?

Колбасу он действительно покрошил слегка крупновато.

– Сегодня, девушка, Вы будете хавать то, что Вам приготовит Ваш троглодит. Я понимаю, не вы этот праздник придумали. Но это ничего не меняет. Я лично прослежу – не дай божок, кому нибудь из вас не понравится.

Лидия с игривой улыбкой размахнулась на мужа столовой ложкой. Под стол прятаться было бы чересчур, но изобразить испуг он постарался. И тут же бросился в атаку. Он указал пальцем в сторону сковородки, в его глазах заискрилось пламя праведного пролетарского гнева, во взрывоопасной смеси с кавказским темпераментом и он перешел к активным наступательным действиям:

– Эта как панымать? Ты шьто, женьщина, баранына аскверныл? Мой пазор хочишь, да? Вах, вах, вах! Шьто тэпэр луди скажут? Вай, вай, вай!

Лидия только усилила "натиск" – под руку попалась поварешка. Не тут-то было – Алексей спрятался за дуршлагом и принялся отчаянно «отмахиваться» черпаком.

– О...о, рыцарь уже обнажил оружие.– Валентина как раз принесла на помывку бокалы.

– Валь, ты глянь, как он над салатом поиздевался.

Валентина едва сдержала снисходительный смех:

– О, небо! Какой пассаж!

– Чего…о? – постарался изобразить возмущение Алексей.

– Валь, он этим еще и наслаждаться обещал нас заставить.

– Ну, просто именины сердца, а не День Советской Армии.

Всем своим видом Алексей постарался продемонстрировать, что ему есть, чем гордиться.

– Ой, гля, а хвост распустил! – уже едва сдерживая смех «подлила масла» Лидия.

– Ну, чисто, вагон руды на-гора отгрузил. – подыграла Валентина.

– Валя, где наш запасной орден «Славы»?

Трель дверного звонка они услышали только со второго раза.

– О! Канкурэнт? В маем гарэме? – Алексею не хотелось выходить из роли. Он снова изготовил к бою черпак и дуршлаг. – Чачки вынымай!

Но Валентина, казалось, озаботилась:

– В самом деле... Кто бы это..? Сашка еще с утра к Женьке своей убежал...

В глазах Матери вспыхнула смешанная с надеждой растерянность.

 – Та не…э, не может быть, до приказа еще сорок дней, – постарался успокоить ее волнение Алексей.

– Может, Ирина? – высказала она догадку.

– Богданчика? А чего, в прошлом году она меня поздравляла. И отмечали мы тоже у Валюхи… Все вместе.

– То в прошлом… Чует мое сердце – поссорились они. Уже год она глаз не кажет.

– Та брось ты… дело молодое. У него таких Ирин еще двести сорок восемь штук будет… Пошли, пошли, пошли… Канкурэнту абрэзаний дэлать будэм.

В дверях с самым сосредоточенным выражением лица стоял Саня. У Валентины праздничное настроение улетучилось мгновенно:

– Ой, Сашка… Вы поссорились?

– Мам, ты понимаешь, тут такое дело, в общем... – чувствительный толчок в спину оборвал его на полуслове. Следом с легкой улыбкой на лице вошла Евгения.

– Придурок... Теть Валь, Вы ему зачет по этике взаимоотношений устройте. Вот... – наигранное возмущение на ее лице сменила благодатная улыбка. Женя протянула Валентине букет. – С праздником Вас!

– Господи, девочка моя… Это ж не Восьмое Марта.

Евгения с явным удовольствием сделала паузу и сдобрила ее таинственной улыбкой:

– Так не оболтусу ж этому цветы дарить, это Ваш.

– Мам, мы подумали, что негоже тебе тут одной праздновать и решили прикомандироваться... – начал было оправдываться Александр.

За его спиной уже стояли родственники:

– Яка дытына? Яка дытына? Это ж надо: даже маму не забывает. Или девушка надоумила?

– О! Дядь Леша…– справился с легкой растерянностью Александр. – Вся семейка в сборе!

Валентина заметила внезапно нахлынувшую волну грусти в глазах у сестры:

– Ну, щас ты у нас тут и расквасишься.

Алексей постарался переключить внимание:

– Валя, у нас все готово? Чего ты нас в сенях паришь?

Валентина тут же подхватила:

– Та…ак! Все за стол! За стол, за стол. Саня – хочу шампанского!

Когда Алексей с бокалом в руке и со всей подобающей случаю торжественностью поднялся над столом, Валентина приглушила музыку.

 

 

 

– Благодарю, мадам… Итак, товарищи, сейчас, когда вся наша… ячейка социалистического общества собралась в полном составе...

Лидия снова попыталась спрятать глаза. Алексей отвлекся от текста:

– Ну, ну... Ты ж не знаешь еще ниче. Итак, – главный наш подарок!

Не совсем успешно изображая из себя ловкого фокусника Алексей вытащил на свет Божий желтоватый лист бумаги:

– Эта бумажка смердит самым приятным для нас для всех ароматом – портянками армейскими и какашками верблюжьми.

Лидия уже догадалась, что это письмо от сына и, не дожидаясь окончания тоста, бросилась отбирать листок у мужа.

– Тих… тих… тих… Я знал, девушка, что Вы мне руки оторвете. Кто бы сомневался?.. Однако… позвольте, я закончу свой спич. Сегодня, вместе с нами незримо присутствует поэт и композитор всех времен и народов, автор и исполнитель, защитник и боронитель Отечества, кавалер ордена "Отличник строевой и политической подготовки", будущий, как он считает с пеленок,  летчик-космонавт, настоящий дедушка Советской армии, наш – сержант Богдан Белоград!

Чтобы не привлекать внимания, Евгения спросила шепотом:

– Сань, это, который брат твой?

– Ага... – так же шепотом ответил Александр.

 – Своим нетленным произведением, которое, самым наиторжественнейшим образом, сейчас же и прозвучит, он присоединяется к нашему столу и к Вашим пламенным поздравлениям.

– Саш, а почему дедушка?

– Ну, почти отслужил уже. Да, тихо, ты. – с раздражением «шикнул» на девушку Александр.

Евгения постаралась скрыть легкую тень обиды, что промелькнула у нее в глазах.

Алексей, тем временем, уже заканчивал читать «нетленное»:

– …Пусть каждый лучик радостью горит! Улыбка никогда не покидает! И ваши самые заветные мечты Надежда, Вера и Любовь сопровождают!

Под всеобщие овации, счастливая мать вырвала письмо из рук Алексея.

Только спустя еще пару тостов Евгения решилась на еще один вопрос:

– А где он служит, Саш?

Его реакция оказалась для девушки совсем уж неожиданной. Саня никогда не умел скрывать свои чувства. Тем более, было непонятно, отчего он так задумался над ответом, да еще так помрачнел:

– В Армении...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава четвертая

 

До валуна было метров двести. Когда брат исчез за камнем, Равиль ждал чего угодно: стрельбы из ТТ, из Калашникова, чего угодно, только не взрыва гранаты. И хотя противника по-прежнему скрывали кусты, дольше Равиль ждать не мог. Он прижал приклад покрепче и повел прицел вдоль берега…

Орхан постарался нырнуть поглубже и проплыть у самого дна как можно дальше. В свое время, в воде с ним никто не мог сравниться. Когда-то он даже Кунар под водой переплывал. Но он ждал взрыва на берегу. Оттого, первым делом постарался сбросить мешок, который так сковывал движения. И хотя довольно быстрое течение успело отнести его на несколько метров, звуковая волна настигла его.

До гранаты оставался только один шаг. Было бы чуть дальше, он бы не успел. С отчаянным воплем: «Ссиге!» – Рустам зафутболил гранату в Кабул и прыгнул на Старостенка – «Четыре!».

Между висками, будто молния пронеслась. Граната разорвалась под водой. Инстинктивно челюсти разомкнулись, в горло хлынула смесь из песка и водорослей. Только холодная вода горной реки да прилив адреналина придали Орхану сил и не позволили всплыть или потерять сознание. Что было сил он принялся грести, все дальше уплывая от места взрыва.

Раньше всех пришел в себя Белоград. Отбросив автомат в сторону Старостенка, он в два шага достиг обрыва и бросился в холодные волны Кабула.

Первую очередь Равиль отправил сразу же после взрыва.

С мерзким жужжанием пули осыпали камни, едва только Старостенок поймал автомат Белограда.

– Ни фига себе… – успел пробормотать Мамедов.

Бойцы едва успевали ориентироваться – перекатились в укрытие, под невысокую каменную гряду.

Старостенок отозвался, тяжелым выдохом:

– Ото ж...

Жиденькие кусты над их укрытием резанула новая очередь.

Халилов вытер кровь с разбитой в драке губы:

– Это не АКМ...

К Старому начала возвращаться способность делать осознанные поступки. Привычным движением он приоткрыл затвор, убедился в наличии патрона в патроннике и снял автомат с предохранителя.

Рустам еще не отдышался:

– Кто нибудь засек откуда?

Новая очередь заставила бойцов пригнуть головы.

– Долго он не протянет. На девятке уже, наверное, услышали… – сообразил Мамедов.

Халилов продолжил:

– У нас только Мася.

– А если они его уже сняли? – произнес Рустам после жутковатой паузы.

Противник не давал прийти в себя. Одна из пуль разнесла камень над головой Мамедова.

Рустам размахнулся на бойцов локтем:

– Как дал бы обоим. Два барана…

– Наче, один, – Старостенок, похоже, не понял, что речь идет не о стрелке.

У Юсуфа глаза из орбит полезли:

– А если один только прикрывает?.. А остальные?… Масленка вяжут?..

Равиль уже не знал, что делать. Что творилось за кустами, он не видел. И брата не было видно нигде. Мелькнула страшная догадка: «Что если они его взяли?» И граната взорвалась приглушенно: «Будто в воде… У машины остался только один аскер». Тут же его осенила дерзкая мысль: «Может, попробовать захватить машину?» Его учили обращаться с орудием БПМ… Будто из прошлой жизни всплыла картинка учебного полигона в Харькове. Их с Орханом еще тогда начальник материальной части путал. Заставил Равиля стрелять дважды. И за брата тоже. «Орхана нужно спасать…»

На девятой машине расслаблялись кто как мог и кого где сморила усталость, после ночного дежурства. На костре грелся термос с водой. Шамиль с Магомедом готовились хлебнуть чайку. Они дрыхли, как и положено нормальным людям, по ночам. И служба им была вообще до фени. Команды офицеров они принимали с вызывающими оговорками и только ротного, не то чтобы боялись, – уважали как командира, подчинение которому диктуется уставом и самой армейской жизнью. Смелые и наглые, прекрасно подготовленные на гражданке дзюдоисты, они никому не позволяли криво смотреть в их сторону. По любому мельчайшему поводу они могли мгновенно собрать десятка три земляков, таких же отчаянных головорезов. Те сбежались бы по первому зову, хоть бы находились у черта в зубах, и запросто переломали бы все кости хоть роте десантуры.

Лишь однажды этот закон не сработал. Тогда поймали чеченца на продаже патронов. Тот перед дембелем продал «баченку»* *(на фарси «бача» – мальчик для битья и утех. Во время описываемых событий применялось как дружеское обращение) за тысячу афганей сто патронов. А через пару дней пули из этих патронов нашли в телах четверых «шурави». Откуда стреляли, вычислили без труда. По маркировке на гильзах особисты определили подразделение, из которого к моджахедам «ушли» боеприпасы. А еще через месяц афганский царандой взял того мальчишку – душманского связного, который и указал на чеченца, продавшего ему патроны. Устроили показательный суд. Вся бригада видела, как земляки плевались в сторону подонка. Ему семь лет дали. Но, говорят, он даже до Союза не доехал. Говорят, свои же земляки где-то по пути следования и задушили.

Разрыв гранаты никого не привел в замешательство. Солдаты частенько рыбачили таким способом. Ящик гранат чудесно заменяет десяток спиннингов. Бойцы встрепенулись только, когда со стороны Кабула донеслись первые частые очереди.

– Цымбал, подъем! – заорал Магомед.

Цымбал и сам уже очнулся от полудремы. Он давно отвоевал себе место под передним катком левой гусянки. Сюда солнце со своими луч-мечами проникало позже всего. Но даже в тени дикая жара еще ни разу не позволяла ему выспаться после ночного дежурства. В два прыжка он достиг башни, влетел в нее и «повис» на рации:

 

– Четверочка девятому?.. 

 

Наушники отозвались только частым потрескиванием эфира. «Будто перед грозой… – мелькнуло неуместное сейчас ностальгическое сожаление. – Та откуда тут гроза. Вот дома у нас гроза…»

– Четверочка – Девяточке?.. Четвертый, мать твою!

Со стороны Кабула донеслась новая очередь.

Магомед стоял на башне, прямо над Цымбалом:

– Фигня это все? Заваруха у них… К машине!

Команда была лишней. Экипаж уже давно, уже секунд пятнадцать, как занял свои места. Еще через полминуты машина дернулась, будто срываясь с корней, и, развернувшись на месте, рванула к дороге, засыпая песком костер вместе с термосом. Цымбал не отрывался от лорингафонов. Двигатель ревел как вулкан:

– Первый – девятому! Первый – девятке!

Цымбал знал, что ротный с замполитом с утра носились по постам с инспекцией. На «девятке» они побывали перед рассветом – в четыре. На пост они пришли пешком, после того, как поняли, что на рации на девятке никого нет. Благо, Цымбал не дрых. Досталось бы по самые «мама не горюй». После традиционного «разгона» всему посту, Магомед отвез командиров на двенадцатый пост и вернулся обратно. И сейчас, по всем расчетам, Кузнецов должен был быть где-то там, на двенадцатой машине. Когда ротный на посту, кто-нибудь обязательно контролирует рацию.

– Первый на проводе! – отозвалось в наушниках после небольшой задержки. Видимо, ротного к рации позвали.

– Товарищ старший лейтенант, на четверочке стрельба, идем к ним! – постарался перекричать дизель Цымбал.

– Продолжай движение! – прозвучало в наушниках в ответ.

Маслевич едва в Кабул не нырнул от неожиданности. Стреляли явно со стороны заброшенных дувалов. Он сделал первое, что пришло в голову. Адреналин настолько подстегнул все реакции, что он даже не заметил, как влетел в машину на место механика-водителя. Только захлопнув за собой люк по-боевому, он начал, хотя и лихорадочно, но соображать. Через мгновение он уже полз в башню. Краем уха он услышал: броню как горохом обсыпало. Дрожащими руками он вытащил выстрел* *(снаряд применяемый для стрельбы из орудия БМП-1) из боевой укладки. Он уже стрелял в учебке. Пару раз, между бесконечной муштрой и разгрузками боеприпасов на складах, их выводили на полигон – повоевать с мишенями. Но то были учебные стрельбы. Сейчас мишень тоже стреляла.

Снаряд гулко звякнул о триплекс. «Увалень… Старый уже по башке настрелял бы…» – промелькнуло у Маслевича в голове. Он уже собрался, было, отправить снаряд в казенную часть орудия. Но ствол оказался опущен слишком низко. Пришлось бросить выстрел обратно в укладку. Понемногу мысли начали проясняться: «Надо было включить аккумулятор. Ща вручную пушку крутить…» Он еще не успел принять решение: то ли ползти обратно на место механика водителя, то ли крутить диск механической подачи орудия. Новая ужасная мысль парализовала напрочь: «Десант остался открытым. Что им стоит забраться в машину с десанта?!!» Тут же дверь десанта грохнула, будто ее ураганом захлопнуло… Оружия у Маслевича не было…

Белоград не видел противника. Он только предполагал, что афганец или нырнул под воду, или плывет где-то впереди по течению. А дальше, метрах в ста от машины был перекат. Богдан не упускал возможностей искупаться в Кабуле. Да и с соседних постов бойцы частенько приходили поохладиться. Река довольно бурная, и, чтобы искупаться в ней, приходилось заходить метров на сто выше по течению. Но наслаждение было неописуемое. Прыгаешь в ледяной горный поток, и он, окутывая прохладной свежестью разгоряченное жарким солнцем тело, пару-тройку минут несет тебя, как прирученный. До самого переката.

«Туда нужно успеть раньше этого духа», – что было сил Богдан заработал руками. Но на перекат не успел. Отхлебав свою порцию мутной смеси глины с песком, он прекратил спурт, чтобы оглядеться. До переката оставалось метров тридцать. И там его уже ждал противник. Похоже, что он запутался в своих мокрых одеждах и теперь пытался что-то выудить из своих карманов. «Может, нож?» – успел сообразить Богдан. Пришлось, чтобы выбраться из воды немного левее афганца, сменить направление и прибавить ходу. Тут же обожгла другая догадка: «А вдруг пистолет?!» Богдан даже прекратил грести.

Орхан понял маневр солдата и, все так же путаясь в полах мокрой одежды,  бросился ему наперерез. Он уже нащупал рукоятку ножа. Оставалось только не позволить шурави выбраться из воды. Солдат, похоже, пытался сменить направление, чтобы выбраться на перекат в стороне от Орхана. Но течение неумолимо несло врага прямо к нему. Еще пару-тройку метров…

Богдана захлестнула отчаянная надежда: «Перекат видно с двенадцатой машины. Только бы они заметили…»

Но двенадцатая машина давно уже покинула свой пост…

 

 

 

 

 

 

Глава пятая

 

 

 

 

 

 

«Я приглашаю Вас на праздник, Где будет все для нас двоих…»

Магнитофон рвал динамики последним хитом Примы.

А Алексей с Сашкой уже таскали посуду на кухню. Только им, сестре и Женечке, Валентина не позволила хлопотать по хозяйству. «На этой кухне будет только одна хозяйка», – то ли в шутку, то ли всерьез заявила она и скомандовала мужикам сносить посуду на кухню.

Лидия перевернула очередной лист фотоальбома:

– Жень, а, правда, что Вы с Сашкой учились в одном классе?

Евгения слегка поколебалась:

– Только два года, 9-й и 10-й. Мы на севере раньше жили.

– А у вас тогда ничего не было?

Евгении, похоже, воспоминания из юности доставляли удовольствие. Но все же она еще явно смущалась при новых знакомствах. Ответила неопределенно:

– Ну, он такой смешной тогда был.

Лидия только подбросила с лукавой улыбочкой:

– А если честно: записочки друг другу писали?

– Ну, я замечала его, конечно. Но, мы ж еще маленькие были...

– Ой, ой, ой... А ща взрослые такие стали…

Евгения неожиданно смутилась еще больше:

– Ну, он же такой смешной тогда был.

Лидия открыла лист с общей фотографией выпускников.

– О! И здесь он на тебя уставился... А тебе с длинными лучше. И зачем такую красоту было срезать, Женя?..

– Ну, теть Лид, это ж сассон, модно же.

Лидия оживилась:

– Ой, какая старая фотография. Смотри, это Сашка твой Богданчика на репетицию привел.

Евгения не любила особого внимания к собственной персоне. Потому охотно переключилась на Сашкиного брата.

– Это Ваш?

– Это Данко мой, маленький еще – четыре года всего было.

– Саня столько рассказывает о нем…

– А шкода была… Мальчики тогда ему барабан дали. А чтобы не мешал, палочки спрятали. Так он в эту гитару вцепился и всю репетицию им сорвал. Гля, как рыдает. Это, как раз, Сашка попробовал ту гитару отобрать. Ага… Попробуй у него отбери чего нибудь. Гля, какие сопли распустил. Ха-ара-актер…

О том, что случилось дальше Женя жалела всю свою оставшуюся жизнь. Но кто же мог знать?.. Чтобы получше рассмотреть пожелтевшее фото, она придвинулась поближе и так неловко протянула руку. Альбом качнулся – из-под его обложки выпала другая фотография.

Женя успела подхватить ее на лету. Она еще так обрадовалась, что сумела поймать этот листок и исправить свою неловкость:

– Ой, а это кто?

– Это?.. Это Богданчик мой... Тоже… А у нас такой нету. Что это?

Горячая волна ужаса обожгла Лидию. Только сейчас Женя начала понимать, что произошло. На фото, своей белозубой сияющей улыбкой на черном от сажи и загара лице, красовался на фоне залитых солнечным светом горящих дувалов Богдан Белоград. В правой руке он держал автомат. Ствол его упирался в затылок стоящему на коленях человеку в чалме.

Алексей будто почувствовал перемену настроения у жены – замер в дверях.

«Я приглашаю Вас на праздник, Где будет все для нас двоих…» Магнитофон рвал динамики последним хитом Примы.

– Саня, выключи его!

– Леша, что это?.. Это же не Армения, Леша? Саша, это не Армения!.. Вы меня обманывали?.. Да?.. Вы обманывали меня?.. Как же вы?..

Сердце, казалось, подкатило к горлу и перекрыло доступ воздуха в легкие. Комната в глазах у Матери поплыла по кругу… Пожелтевшая от жары и пота фотография ее сына выскользнула из руки и, словно пожухлый осенний лист, качнувшись в воздухе, легла на пол.

«Таких смешных и очень разных, Я приглашаю Вас на праздник…»

 

 

 

 

Глава шестая

 

Богдана захлестнула отчаянная надежда: «Перекат видно с двенадцатой машины. Только бы они заметили…»

Но двенадцатая машина давно уже покинула свой пост…

Со всем экипажем на борту, набирая скорость, БМП неслась по разбитой дороге. До четвертого поста, на котором стояла машина командирского отделения, оставалось пройти еще один затерявшийся между скалами поворот и каких-то полтора километра…

…Он уже давно не смотрел на мир через прицел орудия БМП. Зеленоватый оттенок слегка искажал пейзаж. Но глаза привыкли быстро. Мягко и медленно, насколько позволяла ручная подача поворота башни, ствол пополз по кругу. Он только на секунду задержался с поворотом – когда в прицеле оказалась часть дороги. Будто в немом кино, из невидимого кювета на дорожное полотно выползла и замерла другая БМП. Прицел орудия скользнул по прибору ночного видения, пулемету, местами помятой броне и остановился на выцветших на солнце цифрах – «309». «Девяточка… Это радует», – констатировал он про себя и убрал палец с кнопки электропуска. Одновременно, в казенную часть пушки с легким звоном нырнул снаряд.

Обычно спокойный Мамедов неожиданно для себя заорал:

– Мася! Лучше АКБ включи!

Маслевич пополз к тумблеру аккумулятора. Он только начал отходить от шока. Еще минуту назад, когда громыхнула дверь десанта, он прощался с жизнью. Сердце едва не выпрыгнуло от страха. За те несколько секунд, что прошли, пока Рустам полз в башню, Маслевич вспомнил всех родных и все рассказы дембелей про истерзанные в клочья тела солдат, которые попались в руки к моджахедам живыми.

…Спрятаться больше было негде. На всю округу горный пейзаж  портили только десяток полуразрушенных дувалов этого заброшенного кишлака. «Девятка» выстрелила первой. Ближайший к ней дувал будто проглотил снаряд. И все же взрыв, вздымая тучу пыли, разнес половину стены.

…Шурави был уже совсем близко. Но взрыв в кишлаке на мгновение отвлек Орхана. От неожиданности нога потеряла опору, стопа скользнула в расщелину и он, утратив равновесие, снова погрузился в холодную воду Кабула. Подняться раньше шурави он уже не успел.

…«Теперь только Аллах спасет», – Равиль думал не о себе, о брате. Взрыв в соседних руинах не стал для него неожиданностью. Он ждал, что шурави с соседних постов слетятся на стрельбу, как шакалы на падаль. Отчаяние не успело захлестнуть его сознание. Равиль никогда не боялся наведенного на него чужого оружия. Но сейчас у него все внутри похолодело. Ствол орудия БМП, что стояла у реки, медленно и неумолимо наводился прямо на него…

…Едва только ноги нащупали опору, Богдан сделал рывок вперед. Пока афганец барахтался в воде, Белоград успел встать в полный рост. Больше он опомниться противнику не позволил. Несколько жестоких ударов едва не утопили моджахеда. Еще минута и Белоград, подгоняя афганца увесистыми пинками, погнал его на пост. Уже на берегу, после очередного удара, пленный свалился в пыль. Это только еще больше раздраконило сержанта. И не пытаясь справиться с яростью, Дан принялся избивать моджахеда. Задыхаясь в конвульсиях, оставляя за собой мокрый след, афганец попытался отползти в сторону от солдата. Поблескивая в лучах солнца еще влажными черными гранями, на песок выпало ожерелье. Может, эти малахитовые четки и спасли сейчас Орхана. Когда-то в Харькове, будто в другой жизни, Равиль подарил их ему для вознесения молитв Всевышнему. Солдат остановился, чтобы поднять их.

…У Равиля оставалось несколько секунд. Он сделал первое, что пришло в голову – упал под стену и охватил голову руками. Тут же пронзила мысль: «Это уже не спасет. Он стреляет не болванками с полигона». Лихорадочно перебирая локтями, Равиль пополз в соседнюю комнату. Уже на пороге вспомнил: «Автомат остался». На колебания ушло еще несколько мгновений: «Возьмут живым – нужно вернуться». Путаясь в лямках бинокля, он развернулся к пролому в стене, через который должен был прилететь снаряд…

…Рустам никогда не стрелял механическим спуском.

– Мася! Аккумулятор! Че ты чешешься, мать твою?! – заорал Рустам так, что сам испугался: «Хоть бы триплекса не полопались. Где ж этот мехспуск?»

– Я не знаю, где он включается! – голосом полным отчаяния откликнулся Маслевич из отделения механика-водителя.

– Тумблер справа, баран!

Только отсюда Равиль заметил – в стене, за чудом уцелевшим столом, что стоял в углу на трех ножках, чернел небольшой проем в еще одну комнату. «Может, еще и успею…»

– Мася!

– Все! Есть! Включил!

В ту же секунду Рустам нажал спуск.

…Равиль еще только руку протянул за ППШ. Со стен и потолка посыпалась туча пыли. Инстинктивно, он снова обхватил голову руками и приготовился к боли. «Что за?.. – Равиль даже растерялся. – Это не осколки».

– Та, мать твою, это ж пулемет, – выругал себя вполголоса Рустам и приготовился нажать на кнопку электропуска орудия.

Равиль ждал взрыва каждой своей косточкой. До чернеющего в стене лаза ему оставалось всего-то пару метров. Когда снаряд ворвался в дом, ему оставалось только нырнуть в этот спасительный проем в стене. Взрывная волна обдала его смешанным с песком и осколками раскаленным потоком и швырнула в лаз. В то же мгновение проем с адской силой запечатало остатками стола. Ему показалось, что он попал в преисподнюю. Равиль успел только поблагодарить Всевышнего за славную смерть – груда камней и глины обрушилась на него сверху…

Двенадцатая машина остановилась на дороге в полукилометре от развалин. Больше стрелку спрятаться было негде. На всю округу только этот десяток безжизненных домов портил пейзаж. Кузнецов согнал пехоту с борта и приказал наводчику расстрелять кишлак. Уже через десять минут, все было кончено – руины дымились черными клубами. Оставалось только прочесать эти развалины. Хотя ротный уже не сомневался, что после расстрела из трех стволов, в этих горящих дувалах и паучка живого не найдешь, пехоту на прочесывание он все же отправил. Причем, с обеих машин на дороге. Сам же, вместе с замполитом, отправился на пост.

На четвертой машине уже «рвали духа». Бойцы уже «пересчитали» пленному все ребра и выкачали несчастного в пыли. Кузнецов едва успел остановить разъяренных бойцов окриком:

– Хальт! – ротный никогда не терял чувства юмора.

Солдаты остепенились. С надменно-брезгливой миной на лице Кузнецов продолжил:

 

 

 

– Вас ист льо...ос?

Бойцы еще не успели дух перевести. Кузнецов указал пальцем на полуживого афганца и скорчил удивление:

– Вас ист дас?

Первым пришел в себя Белоград. Он то еще на перекате душу отвел:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить…

Но ротный, казалось, был настроен повеселиться еще. Все с тем же напускным удивлением он ткнул пальцем в сержанта и, акцентируя на «ист», снова изрек:

 

 

 

– Вас ист дас?

Дан ненадолго растерялся в замешательстве. Затем, сам не зная отчего, он подыграл командиру:

 

 

 

– Дас ист – сержант Белоград!..

С неизменной иронией Кузнецов перебил сержанта:

– Да...а? Осталось лычки на пузо пришить и сержант будет.

Богдан, как выбрался из воды, так и стоял перед командиром – в мокрых штанах и по голый торс. Ротный умел заставить своих подчиненных чувствовать себя нашкодившими школярами.

Кузнецов заметил в руках Мамедова пиджак афганца и, присаживаясь за стол, попросил абсолютно непринужденно:

– Гебен зи мир, битте, дизес фигню.

Мамедов с готовностью положил пиджак на стол, перед ротным. Кузнецов деловито заворчал:

– На полчаса оставить нельзя… Старостенок! На пост!

Старый одним броском взлетел на башню.

– И че за войну вы тут устроили?.. Халилов?!

Старший стрелок с готовностью принялся докладывать, стараясь не упускать подробностей:

– Если б не Мамай, хана бы нам всем, товарищ старший лейтенант. Мы… искупаться хотели… Мы еще и до спуска не добрались, а этот из-за камня как рванет. И гранату нам под ноги. А сам в воду. Так Рустам, пока граната летела… ногой ее как заметелит и на меня как прыгнет… А потом… Короче, Рустам сверху меня накрыл, а граната в воде разорвалась. А потом…

Кузнецов даже пожалел, что зацепил именно Халилова. Ротного слегка раздражала его говорливость:

– Хватит! Идем его сюда… Старый! Доложи комбату и свяжись с машинами. Пусть с интервалом в километр стоят над нами, на дороге. И пусть прочешут весь сектор. Все, что шевелится, сюда! Этот клоповник давно уже надо было с землей сравнять, – распорядился ротный.

Белоград толкнул стволом запуганного, оглушенного взрывом афганца ближе к нетесаному столу под чинарой. Из правого уха у пленного текла тоненькая, на глазах подсыхающая струйка крови. По всему было видать, под водой взрывом его и оглушило.

На нем уже живого места не было. Но Орхан не чувствовал боли ни в сломанных ребрах ни в отбитых почках. Перед ним стояли разъяренные враги. И он не знал, что было лучше – остаться на дне Кабула или пройти через мясорубку шурави. Он только понимал, что все еще только начинается. Страх овладел им безраздельно, заглушая все реакции тела на боль. Только в голове стоял непрекращающийся звон.

Комбата, большого любителя порыбачить, на месте не оказалось. За ним послали. Ротный сам только полгода как прибыл в бригаду и фарси знал еще слабовато. Выходило, что в командирском отделении Кузнецов был самым «молодым». Из всех только замполит в этом деле чего-то смыслил. Старший лейтенант Белинский уже третий месяц замену ждал. Только давний залет его бойцов с мародерством отбросил его дембель на неопределенное время. Кроме того, его специально обучали местным обычаям и навыкам общения с аборигенами. Познания же солдат заканчивались на уровне процедуры «купи-продай».

Афганец, хотя его никто и не спрашивал, тоненько заныл:

– Дост… Дост…

Ну, это все знали – «друг» на фарси.

– Все вы друзья, когда вам гранату в жопу суют, – в тон ему запищал ротный.

Разъяренные бойцы стояли рядом с пленным. Никто даже не ухмыльнулся. Только присутствие командиров мешало им разорвать пленного на куски.

Прекрасно понимая, что ничего от афганца он сейчас не добьется, и все равно придется ждать комбата с переводчиком, ротный не мог просто закрыть его в десанте и не поиграть в немцев и партизан. Тем более, что время все равно девать некуда, а бойцы только и ждали, когда их с «поводков» отвяжут. А этим лучше спустить пар, иначе душман не дождется и комбата. Да и обыскать-то его нужно.

– Ошмонай его Халилов!

– Есть!

         Солдаты слегка расступились. Юсуф, особенно не церемонясь, схватил болтающийся над плечом афганца мокрый конец чалмы. Широко размахнувшись и, чтобы пленник успел испугаться, выдержав многозначительную паузу, он резко дернул. Бедолага, и без того едва державшийся на ногах от страха, успел сделать шаг в сторону рывка и упасть на бок. Халилов с явным удовольствием, быстро перебирая руками, потянул на себя ткань. Афганец с диким визгом закрутился в пыли.

Юсуф с отвращением толкнул его ногой в ребра:

– Да не визжи ты, как свинья.

Только сейчас ротный сумел вмешаться и вставить:

– Халилов! Я сказал: обыскать, а не голову оторвать!

– Виноват, командир!

Афганца легкими пинками заставили подняться на ноги. Халилов стащил с него перепачканный слипшейся глиной и пылью еще мокрый жилет и передал офицерам.

В шароварах и на рубахе карманов не оказалось. Замполит, стоя в пол-оборота к афганцу, принялся осматривать карманы жилета:

– Как они в такую жару все это носят? Ну и вонище. Гля! Да у него этих карманов штук двести тут, не меньше.

Афганец снова заныл про дружбу и что-то быстро-быстро залепетал на фарси.

– Че он лопочет все время, Вань? – спросил замполита ротный.

– А… Не обращай внимания. Говорит, что учитель географии, что испугался этих рож и прыгнул в реку.

– Ага, а граната у Мамая сама из трусов выскочила? – с невозмутимым видом схохмил Кузнецов.

Старостенок заржал на башне.

– Ты за сектором обстрела наблюдай, жеребец! – рявкнул на наводчика ротный.

– Е…сть, товарищ старший лейтенант!

– А где Советский Союз, учитель? – задал замполит свой первый вопрос на русском языке. Хотя всем и так было ясно, что в лапы попался самый настоящий живой моджахед.

Афганец, преданно глядя в глаза, показал на север. Бойцы с напускным одобрением замычали:

– О..о!

– А сколько в Советском Союзе республик, учитель? – добавил Белинский.

Глазки душмана отчаянно забегали.

– А…аа! Сразу русский перестал понимать. Учитель, – констатировал замполит.

Ротный презрительно фыркнул.

В руки замполиту из жилетки вывалилась тугая пачка афганей* (афганские ден. знаки). Белинский демонстративно округлил глаза:

– Ни хрена себе у них учителя зарабатывают… Тут на ведро водки хватит…

Белоград в полшутки начал сокрушаться:

– От, е! Че ж я на перекате его не обыскал?

Деньги тут же перекочевали в накидку к ротному.

– Я обыщу, кажись… Забыли, кто атаман тут? – с наигранной строгостью рявкнул Кузнецов.

Оглядев смущенные рожи отворачивающихся в стороны с легкой улыбочкой бойцов, Кузнецов тут же добавил:

– Та ладно, пацаны. Заделим… Может быть… Непотейки* *(жарг. носки) , как премия, покатят вам? Че? Новые, шерстяные… Век на лодке не кататься…

Белоград прыснул.

Ротный с деловым видом продолжил:

– Ладно, не отвлекаемся. Че у нас дальше там?

Карманы были даже на спине жилетки. В одном из них Белинский нашел пистолетный патрон, а из следующего, под угрожающий рык бойцов, извлек целую пачку.

– Гля! Какого мы Паганеля Жака поймали! – воскликнул замполит.

Афганца затрясло, как в лихорадке.

– Учитель, говоришь? Географии? А это что!? – Белинский ткнул мокрой пачкой с патронами в нос пленному.

Второй рукой замполит со всего размаху, как молотом, засадил афганцу по голове. Кулачище у старлея был будь здоров. Афганец, не удержавшись на ногах, с диким визгом свалился на спину. Сзади на него тут же обрушился чувствительный удар прикладом по макушке. Отработанным движением, без замаха, Белоград нанес афганцу два точных удара прикладом и магазином автомата. Тот дико заорал и рухнул под дерево, тут же подтянул ноги и, обхватив голову руками, сжался в комок. Белоград добавил ногой в открытую для удара почку. Ребро утробно хрустнуло, и афганец завыл, разбрызгивая кровавую слюну. Разъяренный сержант занес ногу для нового удара и забил бы душмана до смерти, если бы не ротный:

– Белоград! Отставить! Отставить, мать твою!

Богдан промазал.

– Головой за него отвечаешь, – предупредил Богдана ротный.

Белоград демонстративно замахнулся на воющего афганца автоматом и зашипел:

– Грызло завали, с…сука!

Как ни странно, пленный понял и сбавил тон до мерзкого, режущего слух фальцетика. Ротный с видом аристократа демонстративно брезгливо поморщил свой орлиный носище. Белоград снова заставил афганца подняться.

С личностью пленного офицеры определились окончательно. Интерес к нему поугас. Душмана для порядка еще недолго потрепали вопросами об оружии и минах, которые тот наверняка установил где-нибудь, о его огневой поддержке в заброшенных дувалах, но, поняв, в конце концов, бесполезность своего занятия, решили оставить этот фронт работы мастерам того дела – особистам.

Афганец просил воды и все хныкал о вечной дружбе между братскими народами. Ротный приказал привязать его к гусянке и не спускать глаз.

Оценив еще раз трофеи, ротный почесал затылок и махнул рукой:

– Ладно… Комбат раньше пяти не приедет. Пойдем, Ваня, порыбачим. Белоград! За духа головой отвечаешь. К моему возвращению научите учителя кричать «Замена давай» и «Вода давай». Вернусь, приму зачет.

Своеобразное чувство юмора не покидало ротного ни при каких обстоятельствах.

Старый, чтобы лично «поковыряться у духа в печенках», загнал на башню Маслевича. Почти сразу же на пост, посмотреть на живого душмана, подтянулись чеченцы с «девятки» – Шамиль и Магомед. Только что они закончили прочесывание кишлака.

– Дан! Че за война у вас тут была? – крикнул на подходе к посту Магомед.

– А, гля – какого фрукта поймали.

– Ни ферзя себе – война.

– Что в кишлаке? Нашли чего? – спросил Рустам.

Магомед только рукой махнул:

– Ты хоть раз находил после такого?

Бойцы подошли к душману. Тот съежился от страха в бесполезной попытке вжаться в гусянку и спрятаться между катками. Только ничего у него не вышло. Он сидел на коленях возле ведущего катка и едва удерживал равновесие. Белоград двумя ремнями зафиксировал ему руки за спиной и привязал их к голеням. Щуплая грудь и живот афганца выпятились при этом далеко вперед так, что все органы оставались открытыми для ударов. При приближении солдат, душман начал тоненько подвывать.

Магомед коротким, точным ударом носком ботинка в печень заставил того заткнуться. Задыхаясь от боли, он только дернул головой, захрипел и свалился на бок.

– Че, сука? Больно? Дост! – рявкнул на афганца Магомед.

– А когда гранату в нас бросал, не болело? – подлил масла в огонь Рустам, добавляя не менее болезненными ударами в селезенку и сломанное ребро.

Бойцы, разгоряченные процессом экзекуции, поочередно футболили скорчившегося от боли мождахеда и крыли его, на чем свет стоит.

– Тише, тише, мужики! Его живым надо комбату отдать, – попытался вмешаться Белоград.

С искаженным от гнева  лицом к Богдану повернулся Магомед:

– Ты видел, что они с Вовкой-немцем сделали?

– Мы аккуратненько. Ты не бзди, хахоль, – презрительно рыкнул на Богдана Шамиль.

Дальше возражать было бесполезно. Это видела половина бригады.

Володя был поволжским немцем, внуком немецкого военнопленного, которых после войны сотнями тысяч селили в лагерях Сибири. Он служил механиком на девятой машине. И Дан с ним плохо корешился. Однажды они даже подрались из-за пустяка. После того инцидента они сторонились друг друга. А позже, во время одного из обстрелов колонны, которую Вовкина БМП сопровождала в техзамыкании, духи попали в его машину из гранатомета. Он один оттуда выбрался. Только в пылу боя никто не заметил, как он, видимо обезумевший от взрыва, ушел в горы. После обстрела его просто не нашли ни в обгоревшей машине, ни рядом с ней. Зато нашли спустя неделю, когда возвращались тем же путем. Прямо на дороге лежал облепленный мухами и скорпионами полуразложившийся смердящий трупным смрадом кожаный мешок, когда-то бывший механиком Вовкой-немцем.

Его опознали по татуировке на руке. На правом предплечье у него был наколот саблезубый лев. Видимо ребята, когда кололи, здорово накурились чарсу* *(местное название гашиша), и лев получился какой-то уродливый. Вот по этой наколке и определили, чьи останки лежали в дорожной пыли, прямо на пути танкового саперного трала.

Пока прапорщик – командир саперного взвода разминировал тело, из грудной клетки вывалилась окровавленная голова с пустыми глазницами и членом во рту. Прапор так и разминировал, глядя круглыми от ужаса глазами на эту голову. Когда его останки попытались поднять, оттуда же, из распоротой груди, начали выпадать обрубки рук и ступни. А кожу эти выродки, похоже, с него живого снимали – с пяток и до груди. Она оказалась завязанной на плечах. Полколонны, забыв об осторожности, стояло и, стиснув зубы, наблюдало эту картину. Затем, через пару километров нашли ноги.

После этого Богдан едва не свихнулся, чувствуя себя виноватым за ту глупую ссору с Вовкой. Еще с полгода, чуть ли не каждую ночь, «Немец» приходил к Белограду во сне и молча, проникая в самую душу, смотрел на Богдана своими пустыми обожженными глазницами.

Лучше всех знал фарси Шамиль. Кто-то из его родни жил в Таджикистане. И чеченец на гражданке несколько лет гостил там.

– Где твоя банда? Где мины поставил? – допытывался Шамиль, подкрепляя свои вопросы монотонными увесистыми ударами ногой в одну точку в области сердца.

Никто и не рассчитывал получить от душмана какие-либо сведения. Но как-то же нужно было аргументировать истязания. После четвертого беспощадно жестокого удара в грудь лысая голова душмана откинулась назад. Он закусил нижнюю губу и низко, утробно завыл. По подбородку потекла струйка крови, из глаз – слезы. Плечи в бесполезной попытке освободить руки и схватиться за грудь, беспомощно задергались. Ремни только еще сильнее врезались в запястья и плечи. Шамиль остановился – еще пару ударов в сердце,  и пленник, и так уже находившийся на грани потери сознания, превратился бы в тухлятину.

Старостенок левой ногой наступил душману на локти и правой толкнул его под ребра:

– Не спать, гнида, не спать!

На рассеченной прикладом автомата Белограда коже головы разошлись края раны. Из-под кожи показался какой-то черный сгусток. Старостенок, демонстративно изысканным движением, двумя пальцами с оттопыренным мизинцем, вложил в рану, как в пепельницу, тлеющий окурок «Охотничьих»:

– Курнешь, камрад?

Довольные оригинальной выходкой Старого, бойцы громко заржали. Резкая боль заставила душмана прийти в себя, изогнуться еще больше и заорать во всю глотку. Крик захлебнулся после увесистого удара кованным горным ботинком в зубы:

– Та не ори ты, тварь!

Магомед с заметным отвращением поднял пленного за шиворот на колени и несильно тряхнул:

– Кто из кишлака стрелял? Где они?

Но, обессиленный, тот все равно свалился на бок, не сказав ни слова.

Магомеда озарила новая идея:

– А чего он падает у нас все время, мужики?

Шамиль понял мгновенно. Самым страшным для духа сейчас была петля. Кому как не мусульманину знать, что правоверному не рекомендуется умирать во время священной войны с неверными от удушья. При бескровной смерти в рай ему не попасть.

На башню взлетел Шамиль. Пока он разворачивал ствол, Магомед резким движением выдернул шнур из плащпалатки и нарочито медленно на глазах у афганца принялся вязать петлю. У пленного чуть глаза из орбит не вылезли. Его лицо, до сих пор красное от напряжения и побоев, покрылось белыми пятнами. По щекам двумя потоками потекли слезы.

– Нест! Нест! Дост! Дост! Нест! – завизжал, прерываясь всхлипываниями, афганец.

– Ес! Ес! Дост! – глядя жертве в глаза, заржал Магомед.

Шамиль уже повернул башню и опустил ствол пушки над головой афганца. Магомед одним рывком затянул петлю на шее пленного. Другой конец шнура он перебросил через ствол и намотал на ладонь.

– Шамиль, давай, вира помалу! – крикнул он земляку.

Шамиль начал поворачивать колесо ручной подачи, ствол медленно пополз вверх. Отчаянный крик афганца захлебнулся в затягивающейся удавке. Сдавленная петлей шея уже потянулась за стволом. Каким-то чудом он сумел опустить локти ниже и немного поддержать себя носками ног. Еще немного и захрустели бы позвонки. Белоград не выдержал и толкнул руку чеченца вверх. Тело, так и не успев оторваться от земли, рухнуло рядом с гусянкой.

– Магомед! Он живой нужен.

– Ты че, адвокат? – опешил от неожиданной смелости сержанта Магомед.

– Ротный приказал. За ним комбат едет.

При этих словах Богдана Старостенок сделал неуклюжий шаг назад так, чтобы оставаться сбоку и сзади чеченца.

Магомед понял, что сейчас может и сам схлопотать по роже. Шамиль был в башне. А эти двое давно раскусили принцип стаи и всегда держались вместе. Сколько их не били – они все равно никому не подчинялись. А Старого вообще прозвали – «Бешеный хохол». Тот никогда не задумывался над последствиями и в драке хватал все, что под руку попадет. Однажды табуретку развалил о голову прибуревшего узбека. Тот потом в медроте месяц провалялся. Да и подготовка у дедов была не хилая. Но и уступать было нельзя. Не позволяла честь горца.

Магомед уже прикинул, как сподручнее свалить с ног Богдана и «заняться» Старостенком. Чтобы отвлечь внимание обоих противников, он со зловещей, хитрой улыбочкой натянул шнур так, чтобы голова афганца только приподнялась, но тут вмешался Рустам:

– Тихо, пацаны. Он лопочет чего-то. Шамиль, сюда давай!

Разбитые губы афганца зашевелились. Шамиль придвинулся к нему вплотную.

Солдаты, забыв о конфликте, замерли.

– Чего-то про Хару. А ну, воду, Мася!

Маслевич бросился за стаканом…

…Он уже несколько раз проваливался в небытие, где его окутывала неземная благодать, и возвращался к жизни, где каждая его клеточка просила о смерти. В ушах стоял такой звон, будто эхо всего Гиндукуша ему на голову обрушилось. Едкий тягучий запах горелого выворачивал наизнанку. И все же небеса не принимали его. Страх каждый раз возвращал его к разбитому телу. Он никогда не боялся боли. Еще в юности Шалахшах научил их отключать от сознания поврежденные участки тела. Боль была ему не страшна. Страшно было попасть в руки к врагам живым. А брат был уже у них. Равиль попытался высвободить ногу. К глазам еще не вернулось зрение. Он не видел, чем ему придавило ноги. Но чувство осязания еще оставалось. Пальцы на ногах он еще слышал. «Значит, ноги целы…» – лениво шевельнулась в голове первая мысль. Рука сжимала ремень автомата. Что это автомат он тоже понял с трудом: «Значит, успел…»

…Холодная вода из Кабула немного привела пленного в чувства. Сбиваясь на рыдания, афганец заговорил. Шамиль переводил следом:

– Духи со всей округи в Хару собираются... Скоро нашу колонну ждут из Асадабада. Хотят разбомбить ее полностью. Ни чего себе! Это ж какую шару надо собрать, чтобы целую колонну замочить?

– Ах ты, сука! – Магомед выпрямился, чтобы нанести новый удар.

– Та, подожди ты! – остановил его Белоград. – А откуда они про колонну знают?

Шамиль перевел и обратился в слух.

– Говорит, что наши «шакалы» в Асадабаде муку покупают. А штабных они всех в лицо знают. Вот и засветили, что батальон без жратвы сидит.

– Ясный пенек… Якой бульбы з носа офицеру мука? Це й дворняжкам кишлачным ясно, – вставил Старостенок.

– Ну и что? День-то они все равно не знают.

– Говорит, что они на Верблюде афганский пост купили. Это гора над батальоном. А им оттуда все видать. Как на ладони. Как только наши в батальоне колонну выстраивают – те духам сигнал передают.

– Ни хрен-на себе! – хором воскликнули оторопевшие от услышанного солдаты.

Афганец утробно закашлял и еле слышно запросил пить:

– Ауу… Ауу…

– Ауу?.. Водички хочешь? – Магомед потянул длиннющую спутавшуюся ленту чалмы.

Быстро, будто всю жизнь тем только и занимался, Магомед затянул узел на локтях у пленного и, едва не вывернув ему при этом суставы в плечах, резким рывком поднял тщедушное тело. До Кабула было метра три. Никто не успел и опомниться, как Магомед сделал шаг в сторону реки и забросил афганца в бурлящий пенящийся поток.

– Ловись рыбка большая и маленькая, – заржал чеченец.

Тело с громким всплеском поглотили мутные воды ледяной горной реки. Течение протащило душмана под водой метров пять. Магомед натянул импровизированный поводок, и через полминуты афганец вынырнул. В попытке поднять над поверхностью воды голову и сделать глоток воздуха душман задергался, как червяк на крючке. Но, связанный по рукам и ногам, он шел на дно, как камень.

– Ну че, напился, дост? – Магомед отпустил поводок, и афганца снова захлестнуло потоком.

Первым пришел в себя Белоград:

– Та, когда ж ты угомонишься, придурок!

Богдан перехватил у чеченца «поводок» и, чтобы вытащить афганца на берег, потянул на себя. Казалось, новой драки уже не миновать, но тут… Импровизированный поводок неожиданно дал слабину, ткань в руках у Белограда подалась так, что Богдан едва не упал на спину…

…В глазах еще стоял туман. Дальше ближайшего дувала он ничего не видел. Только силуэт БМП у реки едва различался. А от бинокля осталась только половина. Да и то: механизм регулировки в ней, казалось, был поврежден. Равиль долго не мог поймать фокус.

– Опа… – опешил Рустам.

Маслевич вскочил со своего места  на башне:

– Сорвалась рыбка…

Бойцы бросились в воду.

…Он был пловцом непревзойденным. Еще в детстве он Кунар под водой переплывал. Он и сам не мог понять, почему, как только течение понесло тело ко дну, ноги выскользнули из петли. На берегу у него так бы не получилось. Свернувшись в дугу так, что все позвонки обжигающей болью взвыли, Орхан за считанные секунды сумел провести связанные запястья из-за спины под ногами и выпрямиться у самого дна в полный рост. Холодная вода привела помутневший, было, от пыток разум в порядок мгновенно. Он начал мыслить последовательно: «Шурави будут ждать меня на перекате. А пост стоит в излучине. Оттого здесь и течение такое. Нужно выйти из русла течения и переплыть на тот берег вверх по течению. Только бы воздуха хватило…» В последний раз на поверхности он сумел сделать довольно глубокий вдох. Собрав остатки сил, Орхан развернулся и направил избитое тело в сторону и против течения…

Только Маслевич торчал на башне, да Белоград с Шамилем бежали вдоль берега. Остальные плыли под водой. Поочередно вынырнули все. Афганца не было видно нигде. «Резиновый он что ли?..» – пронеслось у Богдана. Дальше всех отнесло Старостенка. Он первый понял, что афганец все равно окажется на перекате, и припустил туда, что было сил.

…«Только бы один бы раз глотнуть. Только один бы раз…» Течение он уже преодолел. Оставалось заплыть как можно дальше в сторону и хотя бы один раз вынырнуть и глотнуть воздуха. «Нельзя… нельзя…» Легкие уже разрывала боль. «Нельзя…Помоги мне, Всевышний!..» Орхану показалось, что он услышал его голос. И он ему разрешал вынырнуть, но только для одного глотка воздуха…

…Старостенок смахнул с глаз водяную пленку. Афганца нигде не было видно. К перекату уже подплывали Магомед с Рустамом, а афганца нигде не было видно. Еще и с поста Мася заорал будто резаный:

– А…аа! – он и сам не сказал бы, почему ему взбрело в голову попытаться именно так привлечь внимание «дедов».

Стоя на башне, Маслевич все же находился выше. И видел больше. Он то и заметил: как у другого берега реки намного, выше по течению, вынырнул по пояс афганец и тут же рухнул под воду.

Ему, наконец, удалось навести бинокль. На башне машины стоял шурави, тот самый, которого били, кричал и указывал рукой в сторону другого берега. «Ему удалось уйти», – с заметным облегчением подумал Равиль и принялся настраивать фокус на быстро тающие круги на воде.

– Вон он! – заорал Мася так, что даже Равиль услышал…

 

 

 

 

Глава седьмая

 

 

 

 

«Скорая» испустила короткий душераздирающий сигнал и, не дожидаясь пока развалюха уступит дорогу, осторожно выползла на еще не совсем рассыпавшийся бордюр, фыркнула в форточку «Жигуленку» ядовитым облаком выхлопных газов, чавкнула колесом в грязной лужице тающего снега, снова вернулась на асфальт и взяла курс на главную дорогу.

С перепугу, Наумыч так и заглушил двигатель, на проезде. То ли, чтобы не травиться сизым туманом в салоне, то ли, чтобы отчитать водителя «Скорой» с его выхлопной; он выбрался из машины и уставился вслед «Жученку» с красными крестами на всех бортах.

Оба, как по команде, бросились к старику.

– Выручай, Наумыч! – крикнул на ходу Алексей.

Александр не сказал ни слова. Он просто влетел в салон, на водительское место, и крутанул ключ зажигания. Алексей, вместе с вконец оторопевшим пенсионером, едва успел прыгнуть в салон – «Жигуленок» сорвался с места и, набирая скорость, насколько это позволял двигатель «копейки», развернулся на пятачке у подъезда и понесся следом за «Скорой».

– Обычно он так быстро не заводится… Леша, Вы озверели… – изрек старик, когда Александр вывел машину на главную дорогу.

– Ей совсем плохо. Это ее повезли, – ответил Алексей.

– Надо понимать, они повезли Вашу Лидочку? – уточнил пенсионер.

– Да, Наумыч, мама с нею едет, – пояснил Александр.

– Ты за дорогой следи, гонщик, –  вставил Алексей.

Александр, на удивление, оказался довольно неплохим водителем. Они отставали всего на квартал-полтора. «Скорая» неслась, включая сирену только на светофорах. И Сашка умудрялся пролетать перекрестки следом за каретой, пока движение на них еще не успевало восстанавливаться. Три светофора прошли без приключений. Впереди был четвертый…

Сирену «Скорой» Лебедев услышал уже на перекрестке. Как раз он высматривал машины справа на «главной», которые только-только застыли под «красный». Глядел бы налево, может, и успел бы проскочить. Но в этот раз сработала годами укоренявшаяся привычка чтить уставы, правила, законы и прочие рогатки, что понаставила ему армейская жизнь. Он наступил на педаль тормоза, еще не видя «Скорой». Хоть бы ее водитель не выключал сирены. Нет же – «Скорая» неслась, включая сирену только на светофорах. «Москвич» пронесло по слякоти еще метр-полтора. Благо, водитель «Скорой» тормозить не стал.

У Лебедева похолодело внутри. Он уже представлял, как этот броневик на колесах влепится своим бампером в дверь его «Москвича» и переломает ему все ребра. Тут же занемел весь левый бок и закололо где-то в почке.

Подчиняясь инстинкту тертого шоферюги, он слегка подвернул руль вправо и обошел нерасторопного «Москвиченка» со стороны багажника. Больше он сирену не выключал.

…«Скорая» пролетела со стороны багажника, не снижая скорости. Следом за ней у Лебедева пронеслись по спине и боль и онемение.

– Твою мать, – с облегчением выругался капитан, провожая взглядом «Жученка» с красными крестами на всех бортах.

Вместе со «Скорой» уходила и боль в спине и онемение…

– Саня, тормози!

– Саша, жмите на педаль тормоза… – успел продекламировать Наумыч.

Алексей вцепился в приборную панель обеими руками. Весна в этом году пришла рано. Слякоть на дорогах стояла уже неделю. Машину несло в синий «Москвич», застрявший на перекрестке, будто вкопанный.

– Саня, тормози!

На сердце почти отлегло. Лебедев уже собрался, было, трогать с места. Он даже включил уже передачу и повернул голову влево, чтобы осмотреться:

– Твою ма…аать!

Прямо в его машину несло желтого доходягу. Он даже успел заметить, как у вцепившегося в приборную панель пассажира глаза на лоб полезли. У Лебедева снова заныли ребра. «Жигуленок» явно, чтобы повторить маневр «Скорой» и обойти препятствие со стороны багажника, подворачивал вправо. Но «Жигуленок» понесло юзом! Лебедев вдавил в пол педаль газа.

– Саня!..

Вправо Александр вывернул руль интуитивно. Машину понесло юзом, и если бы не «Москвич» на дороге, они бы перевернулись. В полном отчаянии Сашка вывернул руль влево…

 

 

 

 

Глава восьмая

 

 

 

 

…В нем уже все просило воздуха. Все его мышцы уже окаменели, а желудок, казалось, будто выворачивая наизнанку, расталкивая в стороны сердце и легкие, подкатил к сведенному судорогой горлу. Он уже глотал воду. Все его естество уже выло: «Воздух…» Где-то в глубине отравленного сознания проскрипела в последнем усилии полная безысходности мысль: «Второй раз ты уже не нырнешь». Но все в нем гнало его к воздуху. Оттолкнувшись от скользких камней связанными руками, Орхан ринулся вверх. К его ужасу, поверхность оказалась неожиданно близко. Он уже мог бы встать в полный рост. Тело выбросило над водой слишком высоко. «Этого не могли не заметить…» – и он снова упал в воду. Но грести уже не смог. Превозмогая боль в онемевших суставах, падая в воду и снова поднимаясь на непослушные ноги, он побрел к берегу из последних сил. До ближайшего вросшего в воду у крутого берега Кабула валуна оставалось совсем немного…

Старостенок и Магомед снова бросились в воду. Догнать афганца можно было только так. Халилов еще не успел отдышаться и сориентрироваться. Лишь Рустам понесся к машине как ошпаренный. Он еще не понял, что догнать афганца на БМП все равно не получилось бы. Камни да крутые берега не позволили бы выехать из реки. Пришлось бы объезжать слишком далеко. Шамиль поднял свой автомат.

Стрельба на посту застала ротного с замполитом, когда они только начали вкручивать запалы в гранаты.

– Говорил, тебе: нельзя их с духом оставлять, – упрекнул Белинский.

– Бегом, Ваня… – сподобился пробормотать ротный и рванул вдоль берега.

Орхану оставалось сделать несколько шагов. Первая пуля обожгла бедро и выбила из-под него левую ногу. Как подкошенный, он снова рухнул в воду.

– По ногам, Шамиль, только по ногам! – закричал Белоград.

– Он уходит! – рявкнул в ответ Шамиль.

…Затвор заело намертво. Каждый выстрел с БМП, у реки набатом в его ушах отзывался. Равиль снова схватил разбитый бинокль. Брат полз уже на четвереньках. Вода вокруг него окрасилась бордовыми, вытянутыми течением разводами. До валуна ему оставалось всего несколько метров. А затвор у ППШ заело намертво. Кровоточащими пальцами Равиль схватил подходящий камень.

…За камнем стало немного спокойнее. Но боль в ноге начала нарастать. И все же он понял: «Кость, кажется, не задели». Орхан не успел еще отдышаться – впился зубами в веревку. И тут в голове будто взорвалось: «Они же, наверняка, уже бегут за мной». Орхан помнил: куда они планировали скрыться от глаз шурави на этом берегу. За крутым обрывом, всего-то в паре десятков шагов, Равиль разглядел тогда в бинокль трещину в скалах. Брат утверждал, что за нею сквозной проход в ущелье. Не теряя времени на мудреный узел на запястьях, Орхан пополз, насколько это позволяла рана на ноге, к следующему валуну. Судя по всему, путь к нему не просматривался с поста шурави…

Магомед опередил Старостенка на целый корпус. Но до берега было еще далеко.

– Он за камнем! Не давай ему выйти! – снова заорал Белоград на Шамиля.

…Валун осыпало серией одиночных выстрелов. Орхан с облегчением вздохнул: «Не заметили». Шурави обстреливали укрытие, которое он уже покинул. Он огляделся. Из обрыва можно было выбраться только коротким и мощным рывком. Только запрыгнув на высокий камень и уже оттуда на берег. До камня было несколько метров. И путь к нему был как на ладони. Но в движущуюся мишень попасть особенно сложно. Чтобы собраться с силами, он зарычал как горный лев и мысленно приказал ноге окаменеть. Боль застыла где-то в лодыжке. Он еще раз прикинул расстояние до нужного камня, раскачал для рывка тело и бросился к валуну.

– Ах ты, сука! – удивлению Шамиля не было предела. Моджахед, совсем неожиданно, появился совсем из-за другого камня.

Они еще попытались несколькими выстрелами срезать душмана. Но в движущуюся мишень попасть особенно сложно. Тем более, что афганец, хотя и раненный, петлял как заяц. С фантастической ловкостью он взлетел на валун, который торчал у самого обрыва, сделал по нему два шага и прыгнул с него на берег. Старостенок с Магомедом еще боролись с течением еще только на середине Кабула. Богдан бросился к БМП.

– Мася, мочи его! – заорал Белоград на бегу.

Маслевич только заметался по машине. Белоград взлетел на борт, вырвал у Маслевича винтовку и оттолкнул бойца в сторону…

…Затвор, наконец, подался. Еще один удар, и проклятая железка отскочила в крайнее положение. Сквозь в шум в голове он услышал, как из патронника с тонким металлическим звоном вылетела гильза. Мгновенно Равиль вернул затвор в «боевое»…

…«Хвала Аллаху! Кажется, больше не стреляют, – но Орхан знал, что расслабляться еще рано. – Может с того берега здесь меня не видно?» Трещина между скалами оказалась совсем близко. До нее оставался еще один рывок. Но силы уже покидали его. Он уже полз к расщелине на четвереньках, опираясь на связанные вместе запястья…

Цель Богдан нашел быстро. Оптика снайперского прицела послушно приблизила другой берег реки: афганец, оставляя за собой кровавый след, полз уже на четвереньках. «Ща мы тебе шкрябки твои подрубим, слегонца», – Богдан постарался успокоить дрожь, подвел прицел к руке афганца, чуть повыше локтя, и приготовился нажать на спусковой крючок. Ему нужен был момент, когда афганец перенесет центр тяжести на руки…

…Туман в глазах еще не развеялся, но он видел: на башне БМП застыл с винтовкой Воин. Стрельбу шурави прекратили, как по команде. Они явно доверяли своему Воину. Равиль попытался задержать дыхание. Мир снова зашатался и поплыл перед глазами. Равиль постарался навести прицел хотя бы на башню БМП, хотя бы на машину. Сейчас, как никогда нужна была его меткость. Но Всевышний будто отвернулся от него и от Орхана. Он еще раз поймал в прорезь прицела башню и нажал на курок…

…Камень под рукой взорвался тысячей осколков. Орхан свалился лицом в песок. Дикая, невыносимая боль обожгла запястья, пронзила плечи, пронеслась в шею и, словно раскаленная игла, проткнула сознание. Не в силах справиться с ней, он заорал во всю глотку…

…Отдачи Равиль не почувствовал. Проклятый ППШ молчал. Он еще не успел понять, что автомат отказал, как до его слуха докатился звук выстрела с башни БМП.

…Отдача отшвырнула прицел вверх. Богдан успел вернуть оптику к точке прицеливания, когда афганец, обливаясь кровью, уже качался в туче пыли и песка.

…Он бы орал от отчаяния. Он бы орал, чтобы отвлечь шурави, но пересохшее горло заклинило еще, когда он выбирался из-под обломков. Стучать автоматом о камень было глупо. Равиль бросил бесполезное оружие и схватился за бинокль…

…Вместе с болью его охватил животный ужас. На песке, прямо перед глазами, еще кровоточили его отчего-то мгновенно почерневшие пальцы. С ладоней на обрывке кожи свисал, обливаясь кровью из обрубков только один…

…Только теперь Богдан слегка успокоился: «Теперь ползи на хвосте, собака…»

– Ты пристреливал ее, Масленок? – совсем буднично, будто на полигоне, спросил Белоград. – Я ж не туда целился…

Маслевич, похоже, и не знал, что оружие пристреливают.

Богдан, уже вполне осознанно, оглядел русло реки. Магомед уже по пояс в воде обходил валуны у противоположного берега. Старостенок отставал на несколько метров. А Рустам с Юсуфом застыли как истуканы рядом с гусянкой.

Белоград снова направил ствол на афганца. В прицеле замелькали в лучах полуденного солнца ярко-красные, будто политые кровью, скалы. Только сейчас, пока наводил оптику на цель, он заметил: куда стремился афганец. Расщелина была всего-то в нескольких шагах от него. «Д…дааа… Еще чуть-чуть и ушел бы Жак Паганель», – проворчал Богдан неразборчиво и повел ствол дальше, на мишень…

…Равиль мог только рычать от гнева и беспомощности. Брат, казалось, уже справился с болью. Ему показалось, что Орхан даже приподнялся на корточки: «Дай ему силы, Всевышний».

…Расщелина была совсем близко. До нее оставался еще один рывок. Но доползти до него он уже не смог бы. «Верни мне силу, Всемогущий! Всю твою силу я отдам борьбе с кяфирами! Мы же еще нужны тебе здесь! Верни мне силу, Всемогущий!» – взвыло где-то в душе.

…Белоград глазам своим не поверил: «Откуда ж ты такой живучий, географ?» Душман явно собирал свои обрубки в кучу. Богдан навел перекрестие прицела на нижнюю часть позвоночника афганца и устроил поудобнее палец на спусковом крючке.

…«Ползти он уже не сможет. Для этого нужно иметь хотя бы руки», – пронеслось на грани отчаяния в голове у Равиля. Явно из последних сил, Орхан подтянул под себя ноги, оперся о колени связанными руками и, шатаясь, как пьяный выпрямился. Еще через несколько секунд, он поймал равновесие и сделал первый шаг. Затем второй, более уверенный третий. Ему оставалось только упасть в ту трещину между скалами. «Ее не так уж и просто отыскать. Там он отлежится и уползет», – Равиль уже не знал радоваться или плакать. С последним шагом, Орхан бросился к скале всем телом…

…Больше ждать было нельзя – «географ» явно уходил. И кто знает, что там за этой расщелиной и сколько еще сил у этого афганца. Белоград нажал на курок…

…Адская сила ворвалась к нему под лопатку и впечатала тело в камень. Пуля разорвалась в легких, в одно мгновение растерзала сердце и расшвыряла грудную клетку во все стороны. Боль еще отозвалась последней конвульсией в мозге. Через секунду, безжизненное тело Орхана, оставляя за собой кровавый след на камне, сползло в песок.

…У Равиля все поплыло в глазах. Сил у него не осталось.

…Кузнецов отобрал у сержанта винтовку и отстегнул уже пустой магазин. Тогда ротный оттянул затвор и извлек из патронника последний патрон. На головке пули красовалась черная с красным полоса.

Кузнецов, в сердцах, выругался:

– Разрывной, твою, нехай, Белограда мать...

 

 

 

 

 

 

 

Глава девятая

 

Не помогли ни природная реакция, ни новая резина на его "Москвиче". Колеса зашипели по ледяной корке, что скрывалась под слоем слякоти, а машина лишь слегка подалась в сторону правым бортом. В голове мелькнуло совсем дурацкое: "Надо развал-схождения сделать".

Как он не готовился к удару, но толчок отозвался довольно болезненно. Зубы, которые он сжал инстинктивно в ожидании удара, едва не рассыпались. Убраться с дороги Лебедев уже не успел. Там же, в зубах, отозвался металлический скрежет крыла его автомобиля и треск крошащейся вдребезги задней блок-фары.

– Ах, же ж, ты шмаркач, – в абсолютном расстройстве выругался Лебедев на руль и потянул, зачем-то, ручку ручного тормоза вверх. Он уже и представил – сколько и прочувствовал – как ему придется возиться с ремонтом.

В "Жигуленке" еще не справились с испугом. Сашка открыл глаза только, когда машина окончательно остановилась. Тут же, через открытое окно, его потянули за лацканы пиджака.

– Ах, ты сопля зеленая, – зарычал Лебедев.

– Э!.. Э!.. Полегче, командир! Э...– попытался вмешаться Алексей.

Александр оторвал от себя прокуренные руки водилы "Москвича".

– А ну, вылазь, щенок! – скомандовал Лебедев.

Но Сашка, неожиданно для всех, вынул дрожащими руками из кармана права и швырнул их через окно в Лебедева. Тот настолько опешил, что даже не успел среагировать – картонка ткнулась капитану уголком в подбородок и спланировала в дорожную грязь.

– Саня, "Скорая"! – донеслось из машины.

"Жигуленок" зарычал движком, его колеса скользнули пару раз на месте, поймали пятачок асфальта под собой и машина, объехав "Москвич", понеслась дальше.

– Ну, ни хрена себе, – только и смог проговорить разъяренный Лебедев. На растерзание ему досталось только водительское удостоверение лихача.

– Бережной... Александр, – прочитал вслух Лебедев.

…Они не стали обращаться в приемный покой, чтобы навести справки. Алексей знал, что жену должны были доставить или в неврологическое, или в кардиологию. Оба отделения находились на одном этаже. Судя по беготне медперсонала, она была в неврологии. Только их туда не пустили. Без лишних церемоний старшая сестра вытолкала их в фойе…

Сашка все пытался найти себе оправдание:

– Откуда мне было знать, что они туда доберутся?.. Дядь Леш, ну я же не мог... Я и спрятал ее в тот старый альбом...

Алексей не знал, как успокоить парня. Да и не хотел:

– И мать не знала?

– Не, я не показывал ей.

– А знала? – снова спросил Алексей.

Сашка заколебался:

– Спросила бы.

Створки лифта разъехалась в стороны. В отделение ускоренным шагом прошел весьма озадаченный врач. "Сан Саныч", – отметил про себя Алексей и проводил доктора взглядом. Он уже знал его. Лидия не первый раз была в неврологии.

– А письма его где?

– Она не найдет, – поспешил заверить Сашка.

– Как фотографию?

– Ну, кто ж знал, дядь Леш... – Сашка чуть не плакал от отчаяния.

– Теперь-то уже...

– Дядь Леш, может, обойдется... Мама там. Она хороший врач. Она лучше всех... И Сан Саныч туда пошел.

– А его ты откуда знаешь?

– К маме он... – Сашка запнулся, – не равнодушен. Мама говорила: он у младенцев вены находит. Я знаю, он зав. отделением.

Загрохотал грузовой лифт. В отделение понесли стойку для капельниц и ящик с медикаментами. Дверь отделения не успела закрыться. В проеме показалась Валентина. С немым вопросом оба бросились к ней. Но Валентина, казалось, не замечала их. Только когда Алексей тряхнул ее за плечи, она проговорила в полголоса:

– Они меня прогнали.

– Как она?

Валентина опустилась на тахту и рассеянно пожала плечами.

– Что ты молчишь, Валя?!

– Я не знаю, меня прогнали.

– Ну, ты можешь хотя бы сказать, что с ней?! Ты же врач?! – Алексей сам не заметил, как повысил голос.

Валентина подняла на него глаза. Похоже, находясь еще в шоке, она ответила без каких либо эмоций. Но прозвучало с такой(!) ненавистью, зловеще:

– Пошел ты...

Алексей присел рядом. Им ничего не оставалось, кроме, ждать. Затянувшуюся, тяжелую паузу прервал Сан Саныч. Дверь медленно растворилась, давно не смазываемые петли жалобно и протяжно скрипнули. Он вышел из отделения сложил очки, вставил их в нагрудный карман и, слегка прищурившись, оглядел фойе. Кроме Алексея и Бережных, там никого не было.

– Это родственники? – спросил он Валентину

Валентина, неотрывно глядя доктору в глаза, только кивнула головой.

– Вы муж? – обратился Сан Саныч к Алексею.

Отец тоже только кивнул головой.

– А Вы сын, надо понимать? – обратил внимание Сан Саныч на Сашку.

Валентина ответила за парня:

– Это мой?

– А Ваш где? Она же звала его.

У Алексея заныло на сердце: "Что значит звала?". С тяжелым отрывистым выдохом он ответил:

– В Афганистане.

– И сколько? – Сан Саныч всегда казался несколько рассеянным. Особенно в сложных ситуациях. Тут же он поправился. – То есть, призвался когда?

Валентина ответила с нетерпением:

– Домой уже... совсем скоро.

Сан Саныч, казалось, играл какую-то «партию». Валентина заподозрила неладное: "Может, подготавливает". Снова он спросил:

 – Скрывали?

 Валентина подтвердила:

 – Даже я не знала.

 Сан Саныч, казалось, не замечал ее тревоги:

 – Кто знает, может, так и было нужно... Кто знает?..

 Валентина набросилась на зав.отделением уже с негодованием:

 – Саша!?

 Он будто не чувствовал состояния родственников больной:

 – У нее уже были инсульты?

 Валентина прижала ладонь к губам. Александр придвинулся поближе к матери и взял ее за локоть, чтобы поддержать. Сан Саныч спохватился:

 – Нет, нет – вы неправильно меня понимаете. Вернее, я просто не понимаю...

 У Алексея в глазах начал зреть ужас и растерянность. Но Сан Саныч, после непродолжительного размышления о чем-то своем, продолжил:

 – Нет, наверное, это тоже не правильно... Точнее: я хочу понять... как она выдержала...

  

 

 

 

Глава десятая

  

   Тахир встречал и размещал людей уже вторую неделю. Их уже и расселять-то было негде. Но моджахеды со всего Нангархара продолжали прибывать к нему каждый день. Фархад только что доложил о прибытии нового каравана.

   В провинции все знали – Тахир со своими людьми пришел из Пакистана. Этот отряд прошел там основательную подготовку в военном лагере, и его люди привыкли к военной дисциплине. Неиссякаемый поток денег из-за границы, железная дисциплина и тактика устрашения скоро обеспечили Тахиру лидерство в провинции. Хорошо оснащенные и вышколенные, его люди, эти убийцы с холодным разумом и метким глазом, быстро сломали всех мелких шкодников из числа местных повстанцев. Вскоре после появления Тахира разрозненные и часто враждующие отряды из окрестных районов если и не вошли под его начало составной боевой единицей, то, по крайней мере, подчинились его воле.

   Однажды его авангардный дозор остановил форпост Махмуда из Суруби. Те не привыкли кланяться и устроили хорошую трепку людям Тахира. В перестрелке, первой же пулей убило командира звена этого дозора. Всего неделю людям Тахира понадобилось, чтобы выследить Махмуда. Они выкрали его прямо из-под носа у охраны. А на следующий день они вырезали всю его семью и там же, в его же селении, на глазах у всех, отрезали голову самому Махмуду. Весть об этой акции устрашения быстро разлетелась по округе и возымела свое действие. Остатки отряда Махмуда сами пришли к Тахиру с богатыми дарами и попросились в его отряд. Больше никто сопротивляться и не пытался.

   Да и куда было деваться этим людям? Не идти же сдаваться царандою? Вернуться к мирной жизни и отказаться от сопротивления новой власти они уже не могли. Слишком уж глубокую пропасть вырыла война между когда-то добрыми соседями. Как вернуться к миру, если чуть ли не в каждом роду война разбросала родных братьев по разные стороны этой пропасти и сделала кровниками чуть ли не половину населения страны.

   Так, всего за месяц, Тахир подчинил своей воле весь Нангархар. Поговаривали, будто бы в Пешаваре он сам напросился именно в эту провинцию, будто бы у него были личные счеты с командиром бригады шурави. Его прозвали никому непонятным прозвищем – Дантес. Только трое знали, что стояло между ними. Только трое вышли из того пекла живыми. Каждый их троих, словно на память о тех событиях в далеком приграничном ущелье Тура Бура, носил на себе отметину.

     На площадь прибывал небольшой, в три мула, запыленный караван и около десятка измученных дорогой вооруженных моджахедов. К Тахиру подбежал Мирзахан. Это он проводил их в кишлак с поста у источника.

   У Тахира задергалась обезображенная давним ожогом щека:

   – Откуда?

   Мирзахан только не согнулся до земли  в поклоне:

   – Баркандай, восемь братьев, гумандан саиб...

   Тахир остановил взгляд на каменном лице явно старшего в отряде повстанцев. Несмотря на слой пыли и отпечаток усталости, что оставляет на любом путнике долгая дорога, Тахир узнал его:

   – Это же?..

   Фархад с готовностью подсказал командиру:

   – Миль сорок отсюда.

   Фархад снова подсуетился невпопад. Тахир думал о другом. Однако, он не стал раскрывать помощнику истинный ход своих мыслей:

   – Я помню. Дороги туда нет... Это кочевники...

   Фархад осмелился заметить:

   – В селении уже размещать негде.

   Тахир, стараясь не выпускать из внимания малейшее движение старшего каравана, приказал помощнику:

   – Это кочевники. Отправишь их к источнику.

   Со стороны казалось, что Тахир уже утратил интерес к прибывшим моджахедам. Уже отворачиваясь от каравана, он бросил Фархаду:

   – Пусть старший подойдет.

   Фархад повторил распоряжение для Мирзахана и добавил:

   – Дашь им два гранатомета и патроны. Ступай...

   Если оружие было почти в каждом доме этой страны, то патронов чаще не хватало. Правоверные обычно являлись без боеприпасов.

   Тахир отметил, когда Мирзахан удалился:

   – Уже больше сотни.

   Фархад поддержал:

   – Еще люди Мухаммада из Сурхруда должны прийти.

   – Всех к тебе.

   Фархад решился возразить:

   – А правый хребет?

   Тахир уставился на помощника. Он намеренно акцентировал на втором слове:

   – Тебя этому в Пешаваре учили?

   Смутившись, Фархад опустил взгляд:

   – Ты же знаешь, я только твой слуга, но ты не доверяешь мне, гумандан-саиб...

   Тахир продолжал наблюдать за помощником.

   Фархад спохватился:

   – Прости, гумандан-саиб, клянусь Аллахом – ненависть к врагам помутила мой рассудок...

   Тахир повторил приказ:

   – Пусть старший подойдет.

   …В гостиной было несколько прохладнее. Тахир налил себе чаю и жестом разрешил собеседнику, чтобы тот тоже испил целительного напитка.

   Когда гость сделал первый глоток, обжигающей жидкости Тахир начал разговор:

   – Ты и есть тот самый Мошолла-немой?

   Гость покорно склонил голову.

   Тахир протянул Мошолле планшет:

   – Покажи, где ваши люди.

   Мошолла, после некоторого промедления, ткнул пальцем в карту. Хотя он прекрасно знал окрестности, некоторое время для изучения карты Тахиру все же понадобилось. Он еще раз отхлебнул из пиалы и продолжил:

   – Эти горы имеют свои глаза и уши. Сейчас моджахеды со всей провинции сюда идут. Шурави знают об этом. И пусть… Но мне не нужно, чтобы весь Джелалабад говорил о вашем прибытии. Передашь Низари, пусть отведет своих людей подальше от тропы, вот – сюда, в ущелье Халчаян.

   Тахир указал место на карте. Мошолла с удивлением округлил глаза. Но хозяин предупредительно сообщил:

   – Родник там есть. Сколько вас?

   Мошолла поднял три пальца. Обезображенное ожегом лицо Тахира исказилось вымученной улыбкой:

   – Сейчас вас отведут к источнику. Скажешь Низари, чтобы после вечернего намаза он был там же.

   Мошолла покорно склонил голову.

   Умывая лицо ладонями, Тахир проговорил традиционное:

   – Да, поможет нам Аллах!

   Мошолла также поднес к лицу ладони. Но уходить он явно не торопился. Вместо того он покопался недолго в своем армейском подсумке, извлек из него клочок бумаги и протянул ее хозяину дома. У Тахира "глаза на лоб полезли". В его руках дрожал листок банковского чека. На нем размашистым почерком крупно красовались цифры – $100 000.

   Тахир не привык сдерживать гнев. Передавать такие документы с посыльным, пусть даже помощником, противоречило всем законам конспирации и, уж тем более, всем традициям. У Тахира снова задергалась щека. Все же он постарался не демонстрировать гостю эмоций:

   – Это Низари велел тебе передать?

   Мошолла невозмутимо склонил голову. Тахиру ничего не оставалось, кроме как констатировать:

   – Как он доверяет тебе... Ты казначей у него?

   Мошолла оставался невозмутимым.

   – Встретишь меня у подножия... Ступай, да хранит тебя Аллах!

  

 

 

 

Глава одиннадцатая

  

   Сан Саныч разрешил проведать ее только через несколько дней.

   Валентина остановила всех у двери интенсивки и, прижав к губам указательный палец, прошептала с видом заговорщика:

   – Только спокойно. Ничему не удивляться – наркоз может любую реакцию дать. Со всем соглашаться и, ни в коем случае, ей не возражать и не перечить. Ей разрешаются только положительные эмоции.

   Алексей попытался возразить:

   – Так...

   Валентина оборвала его на полуслове:

   – Я знаю... Ваши рожи я бы ей вообще не показывала.

   Лидия еще не чувствовала пальцев ни на руках ни на ногах. Невероятная, непривычная слабость не отпускала ее уже несколько дней. А в глазах стояли черные пятна. И без того едва различимые предметы все норовили скрыться в этих пятнах.

   Дверь отворилась. На душе потеплело – в палату прошла Валентина и Алексей. А за ним... Сердце едва не выпрыгнуло. Она с трудом сконцентрировала внимание – в проеме стоял Богдан.

   – Данко, мальчик мой! – Лидия протянула к сыну слабеющие руки.

   Как сквозь туман она заметила: Валентина, быстро переглянувшись с Алексеем, подтолкнула Богдана к кровати.

   – Приехал... Они отпустили тебя, сынок? Слава Богу! Теперь все будет хорошо... Теперь все хорошо будет.

   Наконец-то сын опустился в ее объятия. Еще не веря своему счастью, она принялась гладить и ощупывать его. Внезапно на ее лице отразилась тревога.

   – Что это у тебя сынок? Что это за шрам? В тебя попали, мальчик мой? Что же они с тобой там делали, Господи?

   И без того, пребывая в полном смятении, Александр в объятиях тетки растерялся еще больше. На его плече не было никакого шрама. Откуда ему было знать, что мать способна и за тысячи километров увидеть каждую трещинку на своем сыне. В полном недоумении Сашка поднял глаза на свою мать. Валентина только замахала на него ладонями и беззвучно зашептала: "Соглашайся".

   А Лидия все не унималась:

   – Тебе больно было? Леша, ты видишь? Его там убить хотели. А ты говорил Армения. Папа врал мне, что ты в Армении. Вы оба мне врали. Леша, что же это?..

   Она ненадолго запнулась и снова продолжила:

   – Леш, смотри какой шрам огромный... Ты его никуда теперь не отпускай, ладно? Ладно, Леш?

   Алексей с готовностью закивал головой. Лидия спохватилась:

   – Что ж я лежу? Ты ж голодный с дороги-то. Я сейчас. Хочешь блинчиков, Данчик? Хочешь?.. Любимых твоих... Сейчас я...

   Похоже, она совсем забыла, где находится. Но кто бы посмел ей возразить и, уж тем более, кто бы успел сообразить, что ее нужно остановить? Она попыталась подняться. Алексей бросился помогать ей.

   Сердце опять отозвалось. Нестерпимая боль снова пронзила ее грудь. У нее закатились глаза. Обессиленная она упала на подушку.

   Валентина опомнилась первой. До кнопки вызова было всего-то два шага. Какой мерзавец отрезал от нее провода?..

 

 

 

 

Глава двенадцатая

  

   Проникнуть на территорию расположения части оказалось вовсе не так уж и трудно. Равиль даже удивился – насколько это было просто. Для охраны своего расположения, шурави выставили только стационарные и несколько авангардных постов по периметру. Причем на таком расстоянии, что солдаты не могли даже видеть соседей. К тому же, большая часть периметра скрывалась от глаз в густых зарослях деревьев и кустарника. Недаром о Джелалабаде говорили как о жемчужине Востока. С незапамятных времен он славился своей зеленью. Видимо, желание спрятаться от палящего солнца в тени буйных зарослей и возобладало над принципами безопасности – шурави окопались в тени. При этом их блиндажи только имитировали маскировку, а между постами даже часовые не ходили. При желании и при известной доле осторожности, достаточно наблюдательный человек мог без особого труда найти все бреши в этом оцеплении. Оставалось только предположить, что подходы к расположению были заминированы. Но даже минные поля имеют свои проходы. Хотя бы для того, чтобы бойцы на авангардных постах могли сменяться или снабжаться водой и провиантом.

   Равилю хватило два дня, чтобы определить маршрут, по которому можно было бы обойти все рогатки и подобраться к расположению поближе. Провести через оцепление достаточно большой отряд, было бы, конечно, нереально. Но ударный взвод хорошо обученных правоверных подобраться к шурави вплотную незамеченным смог бы. "Видимо, никто не пытался", – сделал вывод Равиль. Насколько плотно охраняют территорию за оцеплением, он еще не знал. Но вывод уже напрашивался.

   Еще больше он удивился, когда в первый раз прополз по намеченному маршруту всего в сотне шагов от ближайшего поста. Оказалось, что периметр даже колючей проволокой не был оборудован. Про себя он отметил: "Не знает Тахир, насколько шурави беспечны. Может, это только днем, а ночью?.." Но ему нужен был день. Ему нужно было найти Воина. Он шел по его следам уже вторую неделю.

   Дальше была пустыня. Расположение части было как на ладони. Сотни палаток жарились на солнце всего в трехстах метрах от его позиции. Где-то там был его кровник. Равилю нужно было только найти – в какой из палаток обитал Воин. Их разделял только песчаный обрыв и около двухсот метров камышовых зарослей. Но как отыскать в этом муравейнике своего врага он не представлял. Точно так же он не знал, как до него добраться и как с ним справиться, не имея оружия. Прямо перед ним, в сотне шагов, там, где начинались заросли, белел выцветшим на солнце камышом небольшой шалаш. Укрыться в нем было бы заманчиво. Но и опасно. Кому понадобилось строить его в этих зарослях, оставалось только догадываться. Равиль поднес к глазам изувеченный взрывом бинокль, и застыл охваченный ужасом. Кустарник зашелестел в трех шагах, справа от его укрытия...

   Радиоузел "глушил" бригаду сутками. Только совсем недавно к затасканной до дыр пленке с песнями Антонова присоединилась новенькая бобина с хитами Примы. Да и та уже порядком всем надоела. В каптерке, выложенной кирпичом рядом с ружпарком, звуки трансляции хоть не так на мозги давили. Да и попрохладнее здесь было.

   Маслевич уже не знал куда деваться. Замполит распекал его уже целую вечность:

   – И сколько мне еще ждать, солдат?

   Маслевич попытался изобразить готовность и служить и прислуживать:

   – Я щас приведу, товарищ старший лейтенант, – и рванулся к выходу.

   Но Белинский остановил:

   – Стой!..

   Не глядя в сторону застывшего в дверях солдата, замполит спросил, казалось, что у стенки:

   – Так ты знаешь, где эти выродки?

   "Все. Попал..." – решил про себя Маслевич.

   Его догадку Белинский подтвердил все тем же безразличным тоном:

   – Сгною на губе...

   В кишках у Маслевича затошнило: "Все... Зачмырят дембеля..." Про "шуршачок", в котором имели обыкновение оттягиваться дембеля, знал только он. Все остальные были в карауле...

   …У Равиля едва сердце не остановилось. Оружия у него не было. Оставался только штык-нож. Но он лихорадочно схватился за цевье бесполезного сейчас ППШ и затаил дыхание. Треск веток с невероятной скоростью, к его облегчению, удалялся. Кто-то несся сквозь кусты сломя голову. Еще через секунду он увидел, как в десяти шагах от него сорвался с обрыва и метнулся в камыши иссиня-черный с седыми полосами на спине варан. Равиль смахнул со лба крупные градины пота. Там, где только что исчезла ящерица, мелкой дрожью вибрировала струна растяжки. "Сигнальная мина, или?.." – мелькнуло в голове. Равиль вернулся к наблюдению только когда снял с растяжки гранату.

   С новой позиции расположение части просматривалось не лучше, но камышовый шалаш у самых зарослей... Равиль глазам своим не поверил. Кровь хлынула к вискам, а сердце забилось в бешенном темпе. Сам Аллах вел к нему его врагов. Первым в шалаше исчез Воин...

   …Особенных следов погрома не наблюдалось, но, все же, кто-то в шалаше уже побывал – брагу, которую они "зарядили" неделю назад, кто-то вылакал. На дне сорокалитрового углеродного баллона булькали только остатки пойла.

   Белоград отдал гитару Старостенку и попытался вылить из углеродного баллона остатки браги.

   – От, драконы, все выжрали. Мачмала одна.

   Халилов тоже возмутился:

   – Ну, шакалы!

   – И кто бы это? – задался Мамедов.

   Белоград тут же "вычислил" виновника:

   – Про шуршу только Мася знает. Разорву, урода.

   Старостенок с ленцой изобразил объективность:

   – Та мало ли шакалов бродит?

   Халилов первым утратил интерес к баллону. Вместо возмущаться, он уселся на выходе из шалаша и с самым сосредоточенным видом принялся забивать косяк.

   – Та шакалы и баллон бы унесли. А тут – явно свои... – глубокомысленно заключил Юсуф.

   Настроения, как не бывало. Только Цымбал оживился:

   – Чуваки! Так вы гляньте – это ж натурально чилим готовый! Тока два косяка надо.

   Все уставились на Цымбала как на штатного придурка. В руках он еще вертел газовый редуктор с длинной металлической трубкой. Венчали редуктор два соска калибром с сигарету. Глядя на недоуменные рожи бойцов, Цымбал только гоготнул:

   – Та! Забивай! Сорокалитровый чилим на бражке.

   Пока бойцы соображали, Цымбал ввернул редуктор на место. Через полминуты, хрюкая от предвкушения удовольствия, он прилип к отверстию в корпусе баллона и одним духом "высосал" сразу два косяка, торчащих из редуктора.

   Халилов только и смог, что заметить:

   – Ну, артист.

   – Та!.. Ушлепака красноклювый! – поддержал Старостенок.

   Пока Цымбал втягивал в себя убойную смесь из наркотического дыма и паров перебродившей браги, рожа у него покраснела, как в парилке, а глаза полезли на лоб, как у рака. Но он не сдался, пока не "задушил" оба косяка. "Задушил" за один вдох. После этого он попытался непослушными руками перекатить полный дыма баллон сидящему рядом Старому, да так и не справившись с непосильной задачей, заливаясь идиотским смехом, рухнул навзничь, как подстреленный, и, под всеобщий хохот, затих в полной отключке…

   …Равиль не задавался вопросом: отчего шурави смеются? Больше его интересовало, где именно в шалаше разместился Воин. Граната могла и не достичь своей цели. И все же – сам Дионис вел к нему его врагов. Он принялся искать способ подобраться к шалашу поближе. Гранату нужно было бросать наверняка – к ногам Воина…

   …Для Юсуфа, казалось, дозы не существует. Еще никто не видел его вдрызг обкуренным. И сейчас он был единственным, кого еще хоть что-то интересовало:

   – Дан, а че за песню ты тогда в клубе пел про Аистов? Че там за Сашка был?

   Белоград нашел в себе силы возмутиться:

   – Ну, ты даешь, Холера...

   Просветил Мамедов:

   – Тебя еще не было тогда. Это взводный наш был – лейтенант Стовба... Александр Иванович Стовба. А вместе – Аист.

   Старостенок поддержал:

   – Писарюги штабные говорят, его к Герою представили.

   Неожиданно для всех ожил Цымбал:

   – Ни хрена себе, за кой хрен?

   Старостенок толкнул в сторону Цымбала баллон:

   – Грызло пришлепни, сруль Македонский, пока не оторвало!..

   Цымбал, как смог, изобразил испуг и с идиотским смешком подкинул:

   – От, блин... Не дембеля, а ящеры клыкастые. Хоть бы не порвали...

   Рустам грустно усмехнулся и продолжил:

   – Они прикрывать тогда остались. Летуны бомбу тогда новую испытывали... Потом мы узнали – объемную.

   Впечатлениями поделился Старостенок:

   – Я такого больше и не видел никогда. Газ на кишлак туманом лег. Оставалось только трассером туда шарахнуть, и все живое...

   Рустам продолжил после небольшой паузы:

   – А духи нас тогда зажали... Как... как в сорок первом зажали. Стовба приказал нам Дана выносить. Задело его тогда. Мы то ушли и Дана вынесли, а Стовбу и пацанов, на утро, тесаками исполосованных, без ног нашли и два духа дохлых рядом. Похоже, он их зубами рвал. Я видел: они ступни ему отрезали... и жилы из-под кожи вынули...

   Цымбал окаменел от страха:

   – А жилы на фига?..

   – Жилы?.. На шомпола наматываешь и дергаешь потом за них. Человек как кукла дергается... – пояснил Рустам. – Как он вырвался непонятно, но вырвался – факт, рядом два духа дохлых валялось. Не дополз только...

   – А стихи летеха наш писал. Дан весь его блокнот себе переписал, за ночь... И песню ту в ту же ночь написал...

   Мамедов уточнил:

   – А потом, ту тетрадку матери отправили... Следом за телом...

   Богдан достал из внутреннего кармана запятнанную кровью тетрадь с надписью "Аист":

   – Не отдал я ее. И песню позже написал. Я сам тогда, как труп был.

   Старый встрепенулся:

   – Ты сдурел, что ли?

   – А как ты его в таком виде – маме? – возразил Богдан.

   Рустам прикипел глазами к блокноту:

   – Плохая примета, вещи покойника... плохая примета...

   Белоград только опустил утвердительно голову:

   – Знаю... Я думаю... я его сам старикам взводного в Днепродзержинск отвезу... Только домой вернусь и отвезу...

   – Все равно, Данко, нехорошая примета... ой, нехорошая... – снова начал сокрушаться Мамедов.

   Тяжелую паузу оборвал Халилов:

   – Спой еще, Дан... "Аистов".

   Богдан даже не шелохнулся. Только возразил:

   – Не... После той аранжировки... той, что лабухи в клубе тогда сделали, она уже так не зазвучит.

   Но Юсуф не унимался:

   – А из блокнота взводного чего-нибудь, Дан?

   Белоград слегка поколебался:

   – Есть у него там одно... незаконченное. Что-то помешало ему. А что?.. Кто знает, может, на ту операцию мы ушли... Оно последним в тетрадке было... А может, он тоже продолжения не видел. Так бывает, упрешься в куплет, и все... душа замолкает... Я до сих пор над ним мозги сушу. Не идет, хоть ты тресни.

   – Ну, ты даешь, Дан, "Аистов" за ночь сделал, а эту за год не можешь, – подал голос Цымбал.

   Богдан бросил на бойца снисходительный взгляд:

   – Дурень ты, Цибуля. Песни не делаются. Стовба мне говорил: песни на небесах пишутся. И так оно и есть: пока душа не запоет ничего путевого не выйдет.

   Цымбал не преминул поднять все на хохму:

   – Та, косячелу по локоть завали за шкурку и все запоет, даже запляшет...

   – Да?.. – Белоград только грустно усмехнулся. – Ну, попробуй. Может, у тебя получится...

   Пальцы побежали по грифу. Из гитары хлынули первые аккорды, следом полились первые слова:

   – Сегодня вновь бессонница/ На сердце давит ранами/ И нет лекарств для памяти,/ Хранящей стон войны,/ Сегодня звезды алые,/ Как маки над курганами/ Пылают цветом кровушки/ На зелени весны/ Кто вышел с сорок пятого,/ Безногими, безрукими/ Но навсегда героями/ За Родину, за Мать...

   …Это был Он. Равиль не мог ошибиться. Хотя и не слышал его голоса. Но кто еще мог играть на гитаре? Похоже, Воин сидел в шалаше дальше всех от выхода. Оставалось только доползти до него и протянуть гранату сквозь камышовую стенку прямо Воину под ноги. Он не успеет даже выбежать. Он явно сидел дальше всех от выхода. Равиль поправил "усики" предохранителя, чтобы выдернуть кольцо без заминки, и пополз к шалашу. До цели оставалось совсем немного...

   …Цымбал только настроился слушать:

   – А дальше, Дан?

   Белоград ответил не сразу:

   – Вот и я дальше хочу, а оно... Ждать надо... Душа запоет. Если тетрадь со мной, она... все равно запоет. Все равно, я закончу ее. Закончу и отвезу... матери его...

   …К шалашу он подкрался почти бесшумно. Во всяком случае, никто его не заметил. И все же, как он не осторожничал, но ветка пересохшего на солнце камыша отодвинулась под его ладонью с оглушительным треском. Но скрывать свой маневр ему больше и не требовалось...

 

 

 

 

Глава тринадцатая

 

Такой Валентину он видел впервые.

«Кошка, чисто, кошка разъяренная…» – и восхищался и страшился он одновременно.

– Ты представляешь, что будет, если она поймет, что он еще не вернулся?!

Сан Саныч старался не демонстрировать эмоций. Несмотря на более чем особое отношение к Валентине, нужно же было еще хотя бы пытаться сохранить реноме заведующего неврологией.

А Валентина все наседала:

– Да как ты... Ты еще колеблешься, Саня! Ты растерялся, Санечка!

– А если они проверят? Ты представляешь, что они со мной сделают? Это ж Афган... Кризис уже прошел. Выйдет из наркоза и все.

– Так ты обосрался... За диплом свой обосрался. Да кто на эту справку внимание обратит?

В который раз он вспомнил забытое им однажды непреложное: «Дома и на работе – никаких танцев-манцев-зажиманцев». И снова, как обычно, в ту же секунду в мозгах вспыхнуло: «Та куда ж ты от такой денешься – кошка, чисто, кошка дикая». Но он еще сопротивлялся:

– Ты думаешь, главврач в их ведомстве не состоит? И что ты будешь с ней делать, с этой справкой? Главный, все равно, в области на пленуме. Он первый партбилет положит... А я... А я до конца дней не отмоюсь.

 

 

 

Валентину его возражения взбесили еще сильнее: 

 

– Сашенька укакался... А такой жених был. Цветочки носил, а как защищать обещал. Такой рыцарь укакался. Да затолкай ты его себе в задницу, свой диплом, как клятву Гиппократа за партбилет затолкал! Подотрись ты этими бумажками!.. обоими!.. Чего ты боишься!? Уволят!? Из партии попрут!? – и добавила шепотом, – Или на костре сожгут?

– Да причем тут Гиппократ? – возразил он совсем уже безвольно.

Она всегда была – сама внезапность. Ему еще ни разу не удалось предвидеть ее действия. И сейчас Валентина склонилась над его столом, уставилась ему в глаза и прошипела в лицо:

– Если с ней случится чего, я сама… Я своими руками тебя...

Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что стекла в ординаторской едва не высыпались наружу.

Сан Саныча и без того сомнения в куски раздирали. Он и так – давно уже сдался. Единственное, что сдерживало его: «Ну не разумно это. И не поможет. Все равно, справку не пропустят. Только репутацию себе же изгадишь». Впрочем, он и так себя дерьмом чувствовал.

Дверь снова отворилась. Но… Настолько тихо…

Валентина пронеслась мимо, не удосужив их даже взглядом. Сашка знал, что это означает. Сейчас он предпочел бы матери на глаза не попадаться. Алексей взялся за ручку двери ординаторской…

Валентина ворвалась в кабинет старшей сестры будто фурия.

Возмущенная такой бесцеремонностью Наталья собралась, было, дать отпор, но, у давней подруги было столько эмоций на лице.

Не сказав ни слова, Валентина принялась выдергивать один за другим ящики стола.

– Валь, ты че? – только и смогла произнести Наталья.

– Ниче! Где у тебя бланки?

– Какие бланки, Валь?

Валентина ответила с вызовом, граничащим с истерикой:

– Бланки справок!

– Каких справок, Валь? – Наталья мгновенно переняла настроение подруги.

У Валентины задрожали губы. Скорее, чтобы предупредить нервный срыв она закричала:

– Справок, обыкновенных, с треугольными штампами, справок! Где они у тебя!

Последний ящик с грохотом полетел на пол. Предел есть всему: Валентина рухнула на стул и заплакала навзрыд. Наталья подключилась тут же – подвывая в тон Валентине, выговорила сквозь слезы:

– У Сан Саныча…а… Где ж еще…е?

Только сейчас Сашка решился войти в сестринскую. Валентина бросилась к нему на грудь.

– Мам, не надо, мам, ну не надо. Пойдем отсюда, пойдем, мам.

Придерживая мать за плечи, Александр повел ее в коридор.

Алексей уже ждал их. Его выдержке, казалось, мог бы и каменный Будда позавидовать. Валентина, как ни странно, мгновенно успокоилась. Вместо объяснений, он протянул ей ядовито-фиолетового цвета бумажку с едва различимым треугольным штапом в уголке. Валентина выхватила бланк из рук Алексея.

– Едем! – приказал Алексей.

Сан Саныч догнал их почти неслышно, у самого выхода из неврологии. Алексей с Валентиной не стали задерживаться. Они просто не услышали:

– Саша!

Сашка шел последним. Сан Саныч потянул Александру купюру в 50 рублей:

– Возьми вот, верни ему. И матери напомни – Роман Израилевич на пленуме.

 

 

 

 

Глава четырнадцатая

  

   К шалашу он прокрался почти бесшумно. Во всяком случае, никто его не заметил. И все же, как он не осторожничал, но ветка пересохшего на солнце камыша отодвинулась под его ладонью с оглушительным треском. Но скрывать свой маневр ему больше и не требовалось...

   У Белограда челюсть отвисла.

   – Живые еще, касатики... – то ли спросил, то ли сделал заключение замполит.

   Шурша буквально "взорвалась" камышом. Замполит тяжеленными ударами ботинок принялся выгонять из шалаша всю "живность". Богдан еще нашел в себе силы подняться на ноги и отбежать метров на двадцать. А Старый вылетел прямо через стенку. Спотыкаясь о камни, падая и снова поднимаясь, он рванул, куда глаза глядят – прямо через болото. Не менее эффектно разлетелись и остальные оттопыренные орлы. Разъяренному замполиту достался абсолютно не транспортабельный Цымбал. У того сил хватило только чтобы подняться на четвереньки и, путаясь в последовательности движений, перебирая конечностями, с абсолютно сосредоточенным выражением лица, начать отступление в известном только ему направлении. Замполит от души "помогал" ему ботинками пониже спины, и сам едва сдерживался от смеха. После каждого удара Цымбал падал мордой в песок, поднимался и, ухмыльнувшись над собственной беспомощностью, предпринимал новую попытку поднять переднюю лапу, чтобы продолжить бегство. Наконец, после очередного падения он разразился таким смехом, что даже Белинский смягчился и, выругавшись, начал улыбаться открыто. А у Богдана от ржачки свело живот и напрочь заклинило дыхание. Через пару минут донеслись отборные маты со стороны болота. Это Старый влез в грязищу по самые коленки и теперь начал выбираться обратно, на суд замполита.

   – Строиться, шакалы! – рявкнул Белинский так, что даже Равиль в камышах испугался. Теперь он совсем растерялся. Еще можно было бросить гранату. Но он совершено не представлял, где теперь Воин.

   А Белинский все не унимался:

   – Вас для этого здесь оставили, засранцы?! Я кому сказал – в роте сидеть!!? Я искать вас должен!!? Шагом марш!

   Равилю ничего не оставалось, кроме как зажать усики запала и попытаться проследить, куда офицер уведет солдат.

   …Одному Аллаху было известно, что у замполита в голове. Строй из пятерых измученных солнцем и наркотиками солдат Белинский остановил рядом с водовозкой. Водила как раз сливался в водонапорную башню.

   – И че Белочке нашему не спится?..– еле слышно подал голос Белоград, пока замполит чего-то втюхивал водовозу.

   Мамедов поддержал:

   – В такую жару? Е-ма-е...

   Старый не мог сдержаться, чтобы не схохмить:

   – А в нього й батько такый – йдэ, йдэ, та як побижыть...

   Солдаты, еще под воздействием наркотика, захрипели истерическим смешком.

   – Э, клоуны, ко мне! Становись! – скомандовал Белинский.

   Бойцы выстроились у водовозки.

   – Толком смеется тот, кто смеется последним. Ара! Мочи! – и Белинский рванул струны гитары.

   Оторопевшему Богдану досталось первому. Поток, хлынувший на головы бойцов, ошарашил напрочь. Бойцы еще успели отбежать в стороны. Белоград же просто сел на песок. Ему досталось больше всех. Через пару секунд рядом с неудержимым хохотом уселся Рустам. К концу процедуры в головах у бойцов прояснилось абсолютно.

   – Строиться! Ржет он... – выдал замполит, вдоволь налюбовавшись на мокрых как новорожденных котят дембелей.

   С идиотскими улыбочками на лицах вся пятерка выстроилась в одну шеренгу. Белинский приблизился к Белограду вплотную:

   – Карбышев, блин горелый. Выйти из строя!

   Богдан сделал два шага вперед.

   – Остальные – напра-во, на гауптвахту – шаго...ом марш! – скомандовал замполит и добавил Белограду далеко недоброжелательно. – А с тобой мы прогуляемся, для начала.

   Уже в штабе, у самой двери особиста, Белинский подтянул сержанта к себе за еще мокрую хэбэшку и прохрипел ему в лицо:

   – Твоя задача рассказать там все, что произошло на дороге и все, что вы вытянули из географа. И не дай Божок тебе квакнуть там хоть слово про нашу с ротным рыбалку – уйдешь домой после жидовской Пасхи. Ты все понял?

   Белоград не стушевался. С придурковатой улыбочкой он осмелился даже поддеть старлея:

   – Это как Вы, товарищ старший лейтенант...

   Но, заметив в глазах замполита искры нарастающего гнева, сержант тут же спохватился и неуклюже поправился:

   – Вы ж раньше меня на замену уйти можете, товарищ старший лейтенант.

   – Ниче... Ради тебя я задержусь малеха. Доставлю тебе удовольствие... Карбышев... – прошипел Белинский и толкнул дверь особиста.

   За нею ждали уже второй час. И до совещания штаба бригады оставалось два часа. Капитан Озеров уже начал терять терпение:

   – Это и есть звезда Ваша эстрадная.

   – Так точно, сержант Белоград, она самая, – бросил Белинский.

   – Че ж она у Вас мокрая такая...

   Внезапно, из голоса Озерова исчезли ироничные нотки:

   – Ну, рассказывай, мокрушник: как языка на дороге замочил...

   Уже через два часа Озеров докладывал:

   – Показания "географа" только подтверждают – противник готовится встречать колонну из Асадабада.

   Разглядывая невнимательно пейзаж за окном, полковник Дантоев бросил через плечо:

   – А разведка?

   Ответил снова Озеров:

   – Советники уже неделю докладывают о передвижениях мелких отрядов противника по всей провинции.

   Дантоев привык задавать односложные вопросы:

   – И?..

   – Идут в Хару, – подтвердил особист.

   Дантоев уточнил:

   – А там?

   – А там у нас никого нет. Но, все говорит за то, что там склады, и, что именно там базируется Тахир. А он уже всю округу под себя подмял.

   После значительной паузы полковник снова спросил особиста:

   – Так говоришь, со всей провинции туда идут?

   – Так точно, со всей.

   – А как думаешь, капитан, сколько их всего?

   Озеров не нашел что ответить:

   – Дак...

   К обсуждению подключился начальник штаба – майор Синельников:

   – Во всяком случае, соберется достаточно, чтобы ими заняться.

   Дантоев уселся перед картой:

   – Это и есть Хара?

   Угадывая ход мыслей комбрига, Синельников принялся докладывать в подробностях:

   – Три наших батальона и батальон разведки наших братьев…

   Дантоев бросил поощрительный взгляд на начштаба.

   Синельников продолжил:

   – План следующий... Лучше всего было бы оставить все, как есть: в Асадабаде отправляем офицеров в город, за продуктами и начинаем формировать ложную колонну. Пусть с Верблюда сигнализируют. Пусть они собираются в Харе. А мы, забрасываем пехоту вертолетами на главенствующие вершины и подтягиваем броню...

   При этих словах замялся Майор Величко, начальник артиллерии. Дантоев поднял вопросительно брови.

   – Разрешите, товарищ полковник!

   Дантоев кивнул. Величко, как всегда, говорил торопливо и невнятно:

   – Из штаба армии доводили: Исламабад закупил партию зенитно– ракетных комплексов "Блу-пайп". А американцы закончили разработку нового комплекса – "Стингер".

   Комбриг переадресовал Синельникову:

   – Как думаешь, теоретик, где они его испытывать будут? Может, в Алабаме?

   Синельников постарался парировать:

   – Ночью, десантирование... Этого еще никто не применял. На подлете летчики могут погасить фонари. А стрелять на звук в горах – дело не благодарное. Они точно такого не ждут. Пехота заткнет им выход из ущелья и перекроет отход в горы. Затем, как ершом, прочесываем броней ущелье; громим и склады, и значительное формирование живой силы противника – банду Тахира.

   Согласование и утверждение плана операции в штабе армии и в округе отняло еще несколько дней – до седьмого марта...

  

 

 

 

Глава пятнадцатая

  

   ...Детей рожали совсем близко – от "Приемного покоя" и полсотни шагов не было. Папашки, какие помоложе, едва в сугробах не валялись. То ли от счастья, то ли от доз чрезмерных. Стоило только девченкам продемонстрировать в окне своего отпрыска – нового Человека! Впрочем, публика повзрослее, повизгивая от умиления, реагировала не менее выразительно.

   Нервно меряющую тротуар шагами Валентину Алексей остановил, как ему казалось, резонным вопросом:

   – А начмед?

   – Этот, давно, сам на больничном.

   – Может, домой к нему?

   Валентина отрицательно качнула головой:

   – Этот? Федоренко? Этот удавится скорее. Вся больница молится, чтобы он на пенсию ушел уже. ВКК ему уже и группу присвоила... единогласно... – и продолжила с ядовитой ухмылкой. – А он все равно остался.

Свой вариант выхода из положения предложил Наумыч:

   – Леша, а в военкомате у Вас никого нет? Может, там утрясем?

   – Там?.. Там ты ничего не утрясешь. Это Афган, Наумыч. Ни один дурак не согласится. У военкома, наверняка, приказ какой-то особый.

   Валентина, глядя на сидящего на корточках Александра, пробормотала еле слышно:

   – Господи, как же я тебя раньше родила?.. Приказ?.. Приказ, говоришь... Приказ...

   С видом сомнамбулы она повернулась к двери "Приемного покоя".

   – Валя, куда ты?

   – Ждите здесь... – услышал Алексей в ответ.

   Уже через минуту, невнимательно отвечая на приветствия больных и коллег, она неслась по коридорам больницы.

   Стенд, висящий на стене рядом с кабинетом главврача, вещал незыблемое: "Забота о здоровье советских людей – наиважнейшая задача КПСС" Л.И.Брежнев XXV съезд КПСС". Приказов по поликлинике на стенде не было ни одного. Зато красовалась бумага не менее значимая – с надписью: "График отчетности". Валентина огляделась по сторонам: "Вроде никого", – и аккуратно отодвинула стекло. По бетонному полу загремели канцелярские кнопки. Ей показалось: "Как барабанная дробь перед расстрелом, в "Оводе" великого Мащенко". Лихорадочно дрожащими руками она спрятала листок с графиком под халат и задвинула стекло на прежнее место.

   "И фамилии у них совпадают: главврач Мащенко – режиссер Мащенко, – вертелось у Валентины в голове, пока она неслась к своему кабинету. – А еще Мащенко "Как закалялась сталь" снял. Отчего у еврея-главврача фамилия украинская. Роман Израилевич Мащенко. Интересно, а режиссер кто? А сам творец Павки Корчагина?.. Островский не еврей?.. Был бы Роман Израилевич на месте... Уж он то о людях думает, а не о бумажках. Он простит..."

   Татьяна чуть булкой не подавилась, когда Бережная ворвалась в кабинет. Казалось, Валентина Степановна "не в себе". На ней лица не было. Бережная поколебалась мгновение и спросила:

   – Таня, кровь Парфеновой не готова еще?

   Сестра кивнула головой, отложила булку и взяла в руки корешки с результатами лабораторных анализов. Тут же Татьяна опомнилась:

   – Так рано еще, Валентина Степановна.

   – Привезли уже, я только что видела. Сходи-ка в лабораторию.

   Татьяна зачем-то посмотрела на часы и с недоумением снова возразила:

   – Так, суббота же, какая лаборатория?

   Валентина Степановна заметно нервничала.

   – Она на процедурах. Придет сейчас, сходи... Таня! – настояла Валентина металлическим голосом.

   Татьяна еще сложила бумаги аккуратной стопочкой и с удивлением, смешанным с испугом и обидой удалилась.

   Валентина закрыла дверь на замок, едва та успела притвориться. Через секунду она уже рассматривала размашистую подпись в уголке "Графика..." Несколько пробных росчерков на черновике не придали ей уверенности: "Де ж ты так научился – с такими завихрюшками..." Мащенко расписывался как китайский режиссер.

   Она уставилась в окно. Скорее, чтобы успокоить дыхание и совладать с нервами. ...Детей рожали совсем близко – прямо под ее кабинетом. От "Приемного покоя" и полсотни шагов не было. Наумыч с Лешкой, похоже, пытались выровнять поврежденное крыло автомобиля. Сашка болтался между ними "как не пришей к кобыле хвост". "Может, почувствовал", – подумала Валентина. Сашка оглянулся на роддом и поднял глаза на ее окна.

   Глаза Валентины заволокло непрошенной влагой: "Господи... Как же я тебя раньше родила?.." Она еще раз сверила каракули на графике и на черновике, сделала тяжелый, но решительный выдох и одним росчерком подмахнула справку…

   …Завладеть этой бестией с улыбкой Клеопатры Сашка хотел уже пару лет, точно. Он бы давно "сожрал" бы ее. Только одно не позволяло ему "подкатить" к Ирке. Роднее брата и матери у него никого не было. Мама – дело понятное. Но Дан был единственным, кем он еще так дорожил. Сашка с пеленок брательниковы сопли на свой кулак наматывал. Они были единственными детьми в своих семьях. Потому и выросли вместе. Оттого, Ирка для него была более чем Табу. И сейчас эта улыбка, даже через стекло окна роддома, сверкала ярче жемчугов. "Куда той Клеопатре?" – в который раз заныло у Александра под ложечкой. Рядом с Ириной торчала в окне еще одна потенциальная мамаша.

   Он тут же забыл про Наумыча с его доходягой-жигуленком, про тетку в палате интенсивной терапии неврологии и словно завороженный пошел к роддому.

   – Ты-то здесь чего делаешь? – прошептал он еле слышно.

   Возможно, Ирина догадалась, о чем речь. А может, чтобы похвастать, из нее всегда все секреты наружу "перли", она повернулась к окну боком, и демонстративно погладила свой живот. У Сашки "глаза на лоб полезли". Недоумевающая улыбка так и застыла на его лице:

   – Ни че себе. Это еще чего. Чей это!

   Ирина, ткнула пальцем в Александра, напустила на себя важный вид и, имитируя погоны, приложила ладони к плечам. Ее соседка тут же включилась в представление: приняла строевую стойку и левой, затем, спохватившись, правой рукой отдала Ирке честь. Ирина погрозила подруге пальцем и снова засияла в окно своей фирменной, "рот до ушей", улыбкой.

   Александр почернел как туча:

   – Богдана? Что...о? Ах ты сука.

   Через мгновение Сашка вскипел и, отбросив всякие нормы поведения, громко до неприличия выплеснул:

   – Ты хоть знаешь где он!? Сука ты! Ты знаешь, где он служит, тварь?!

   Теперь окаменела Ирина. Не сводя глаз с Александра она шлепнула о подоконник листком бумаги, отобрала у подруги фломастер и принялась писать. Через полминуты она прижала листок к стеклу: "Он в Союзе с ранением был. Даже ты не знаешь, братик".

   Дождавшись, когда у Сашки отвиснет челюсть, Ирина снова принялась писать. Саня прочитал: "Он уже бросил меня, можешь не переживать". У Сашки все чувства в клубок свернулись. А Ирина, уже едва справляясь со слезами, снова взялась за фломастер. Ее подружка с ужасом в глазах приложила ладонь к губам. А Саня и так уже не знал, как справиться с нахлынувшими на него чувствами.

   Ирина продемонстрировала последнее: "Я всех вас ПРОКЛЯНУ".

   Где-то у Сашки за спиной закричала мать:

   – Саня! Саня!

   Не сводя глаз с окна на втором этаже дома, в котором рожали новых людей, спотыкаясь о сугробы, Александр отправился к машине.

   Настроение у всех было премерзкое. Только Наумыч заметил, что парень не в себе. Захлопнув дверь и отвернувшись от матери, Саша уставился невидящими глазами в окно. Старик спросил:

   – Кого Вы нашли там, Саша?

   – Да так... сучка одна... – попытался отмахнуться Александр.

   Валентина присмотрелась к сыну повнимательнее. С переднего пассажирского сидения обернулся Алексей:

   – Ты, нашкодил, что ли?

   – Та не, не я... Но сука редкая...

   Хлесткая пощечина наотмашь пришлась по носу и глазам.

   Александр взвыл от боли и обиды:

   – За что, мама?!

   – Далеко пойдешь, сыночек... Твоя мама, есть такая, тоже сучка редкая, тоже там тебя родила...

  

 

 

 

Глава шестнадцатая

  

   Он умел ждать сутками. Ожидание никогда не нарушало его равновесия. Он умел ждать. Вернее, он умел занять себя во время ожидания. Ему никогда не было скучно. В любом мельчайшем камушке он видел целую историю. И каждая травинка могла рассказать ему столько, что он не успевал даже восхититься красотой ее души. В беседах с ними, он мог провести, казалось, вечность. Размышления настолько занимали его внимание, что он испытывал лишь легкое разочарование, когда минуты покоя прерывались суетливыми необходимостями действительностей.

   И сейчас он даже немного расстроился. Ему казалось, что он только присел побеседовать с источником. Низари постарался отогнать горечь разочарования. Тем более, что с Тахиром они не виделись уже несколько месяцев. Но приветствовали они друг друга, будто расстались только вчера: обнялись и трижды коснулись поочередно левой и правой щекой, начиная с правой. Тахир слегка поморщился. Ожог на щеке еще давал о себе знать. У Низари были такие же раны. Только на руках.

   На правах хозяина Тахир спросил первым:

   – Как добрались?

   – С нами Аллах, – ответил Низари

   Оба омыли лицо ладонями. Тахир не замедлил поинтересоваться:

   – Твои люди не наследили?

   Низари ответил, как всегда, сдержанно:

   – Только глупец всегда уверен во всем...

   Тахир подхватил:

   – А мудрец во всем сомневается... А ты не меняешь привычки – до сих пор народную мудрость собираешь?

   – Надо чтить мудрость наших предков.

   – Что за людей ты привел?

   Низари понял, что Тахир решил расставить все на свои места и определить субординацию незамедлительно. С готовностью он ответил:

   – В наш лагерь случайные люди не попадают.

   – Это уже твой отряд, или ты все еще инструктор?

   – Мне этот отряд через полгода после твоего выпуска поручили. А дальше, как решит Всевышний...

   Тахир поддержал:

   – Все в руках Всевышнего... Что с грузом?

   – Берегли как хрустальную слезу. Может, ты расскажешь, что за подарок мы тебе доставили.

   Низари показалось, что собеседнику не хочется раскрывать весь замысел. Тахир слегка помедлил с ответом:

   – Это подарок Дантесу.

   Низари изобразил недоумение. Но Тахир, казалось, не заметил:

   – Твоя задача доставить его.

   – Дантесу!?

   Тахир продолжил только после того, как развернул планшет:

   – Вот здесь, в пяти километрах от нас, в устье ущелья есть каменный мешок – Тахте-архат. Наиболее удобная тропа к нему прямо над нами, по хребту. По этой тропе, твои люди дойдут туда за час, максимум – полтора. К твоему приходу там уже будут оборудованы позиции и заминирована дорога. Артиллерия шурави здесь бессильна. А вертолетам не позволят атаковать скалы. Отсюда просматривается около километра дороги. Эта дорога и должна стать для Дантеса последней. Ты должен быть здесь раньше, чем они пойдут назад.

   Низари начал догадываться:

   – Ты хочешь пропустить их в ущелье?..

   – Ты всегда отличался проницательностью. Пусть дойдут до конца и поищут наши склады. Сюда отправишь половину своих людей. Остальные должны не позволить шурави отходить по хребту. Весь правый фланг твой. После моего сигнала приведешь своих людей сюда. Здесь будет ждать мой человек. Он и выведет тебя на тропу.

   Тахир сделал паузу, явно ожидая вопроса Низари:

   – Что за человек?

   – Надеюсь, Вахеда ты еще помнишь?

   Низари не стал скрывать эмоции:

   – Вахед?! Тот самый Вахед?..

   Тахир знал, чем порадовать:

   – Да, Низари, тот самый Вахед, тот самый, что спас наши жизни в Тура Буре. Ты должен помнить его.

   Низари расплылся в искренней улыбке:

   – Ты умеешь делать подарки. Даже кошка, если ее три года кормить, не забывает добра...

   – Ты неисправим. А это чья мудрость?

   – Иранская...

   Тахир поспешил вернуть разговор в деловое русло:

   – Шурави привыкли ходить по хребту. Но только не в Харе. Мы должны заблокировать их передвижение по хребту и заставить уходить по ущелью. Пусть отходят по подножию. Мы их проводим.

   В глазах Низари читалось непонимание. Тахир решил рассказать больше подробностей:

   – Мы оба не забудем Тура-Буру...

   Низари прикоснулся к своим шрамам на руках. Тахир замолчал, словно, чтобы убедиться, что Низари все помнит, и продолжил:

   – Когда они доберутся до Тахте-Архат, ты отдашь Дантесу наш долг. Этот груз нужно только сбросить со скалы на колонну. Все сделает Мирзахан. Я пришлю его вместе с Вахедом. А дальше – останется сделать только один трассирующий выстрел. Произойдет то же самое, что в Тура-Буре и... Собаки со всего Гиндукуша всю эту падаль за месяц не съедят.

   Оба погрузились в воспоминания. Низари вернулся к действительности первым:

   – А ты уверен, что они придут?

   – Ты думаешь, у меня разведки нет? Тебя бы не прислали. Единственное, что они не могут учесть – что нас в ущелье не будет, и они сами окажутся в капкане.

   Низари начал уточнять подробности:

   – Другой дороги туда нет?

   Оба снова склонились над планшетом.

   – Вот здесь тоже можно подняться. Но на этом пути ты потратишь в два раза больше времени.

   – Как думаешь, сколько Дантес своих людей приведет?

   Тахир ненадолго задумался, будто взвешивая:

   – Он думает, что у меня не более сотни-двух моджахедов. Еще, может, рассчитывает на внезапность.

   – Может батальон, или два пришлет...

   Тахир мог и не напоминать:

   – Он не должен узнать о твоем прибытии.

   Низари поторопился успокоить Тахира:

   – Тебе не зачем беспокоиться, гумандан-саиб, ты нас в такие каменоломни загнал... Похоже, в ущелье Халчаян и горный орел не залетает. Лишь бы Дантес пришел...

  

 

 

 

Глава семнадцатая

  

   Военком пытался одновременно разбираться в разбросанных на столе бумагах и орать в телефонную трубку:

   – Ты мне три машины должен был поставить, три Икаруса! А что ты мне дал?! Две будки собачьих? Куда мне призывников грузить?..

   На другом конце провода, видимо, оправдывались. Майор только свирепел еще больше:

   – Ты меня своими проблемами не загружай! Разнарядка тебе еще месяц назад пришла!

   Дверь открылась почти бесшумно:

   – Разрешите?

   Но военком, похоже, что не услышал:

   – Это транспорт! Это, по-твоему, транспорт?.. Знаешь что Семеныч, ищи, где хочешь. Через два часа не будет машин, я тебе этих вояк лично в кабинет приведу, строем. Они мне уже пол-военкомата разнесли, а тебе все АТП на болтики и гаечки разберут.

   Алексей и, все еще в белом халате, Валентина протиснулись в кабинет.

   – У меня и без тебя проблем хватает. Я еще и автобусы за тебя искать должен? Ищи! Два часа у тебя, все!.. – и майор бросил трубку.

   Только сейчас он обратил внимание на посетителей. Вместо приветствия он снова схватился за телефон, нажал кнопку на аппарате и рявкнул в трубку:

   – Грищенко! Ко мне!..

   Только теперь он обратился, почему-то к Валентине:

   – Вам разве не говорили, что все вопросы относительно медицинской допризывной комиссии решает второй отдел?

   Новый звонок отвлек военкома. Вместо ответа, Алексей положил на стол, перед майором, справку:

   – Мы не из комиссии.

   Но военком только заорал в трубку:

   – Какая математика?! С мамой решай! Дай трубку матери... Наталья, ты не можешь сделать так, чтобы математику я решал дома!? Че она ревет у тебя?! ...Восьмое марта будет, когда я на пенсию выйду! Хошь, завтра и начнется?! Сейчас в шахтах, как раз, недобор майоров в отставке!.. Штреки подметать некому! Да я приеду... я вам обоим задницы спорю!..

   Бравый лейтенант с повязкой "ДЕЖУРНЫЙ" на рукаве появился в кабинете как раз, когда военком шарахнул трубкой об аппарат.

   – Грищенко! Мне нужна нормальная связь, нормальная, понимаешь?! Сколько я орать буду, как северный олень на Камчатке?! Меня уже собственный ребенок боится!

   – Так меняли аппарат, товарищ майор...

   – Да? А я паровоз толкал, только он все равно на месте стоит. Разобраться немедленно!.. Как ко мне посторонние проникают?!

   Грищенко неожиданно засмущался как младенец:

   – А Вы разве не из комиссии?

   – Они не из комиссии?! Они с улицы! – заорал майор.

   Аппарат разразился новым звонком. Грищенко предложил в полголоса, чтобы не мешать командиру:

   – Пройдемте, товарищи.

   – Как это пройдемте? Куда?.. – возмутился Алексей.

   Майор, тем временем, уже отчитывался:

   – Сегодня призывники будут у Вас, товарищ полковник... Непредвиденные проблемы с транспортом... Есть – хоть ночью!.. Есть!.. Будут у вас.

   Грищенко взялся за рукав Алексея:

   – Пройдемте.

   Алексей высвободил руку и зашипел зловещим:

   – Р...руки...

   У Валентины нервы тоже были на пределе. Она не преминула "подлить масла в огонь". Причем, постаралась настолько громко, чтобы услышали и майор с другого конца кабинета и полковник из области:

   – Тебя мама научила так со старшими обращаться, солдафон! Или она уже тебя в сапогах родила?

   Грищенко не нашел ничего лучшего:

   – Я могу и наряд вызвать?

   Военком бросил гневный взгляд на Грищенко и продолжил:

   – И на пленуме буду. Ну, опоздаю на один день. Есть!.. Есть!

   В этот раз он положил трубку предельно осторожно.

   – Я тебе самому бригаду скорую вызову, – пригрозил Алексей.

   Военком, наконец, вмешался:

   – Грищенко! Отставить!.. Связь мне сделай! Что у вас?

   Алексей дождался, пока дежурный скроется за дверью:

   – Сын мой у вас.

   – То есть?

   Военком взял в руки справку. Валентина принялась искать: за чтобы зацепиться глазами.

   – То есть, Родине служит, – уточнил Белоград-старший.

   – Так у меня вон, еще триста рыл таких самых.

   Алексей еще не справился с эмоциями:

   – Таких, майор, больше нету.

   – Да? Ты так думаешь? А, по-моему, в сапогах они все одинаковые. И все Родину защищают. Есть почетная обязанность такая. Слыхал?

   – Так то Родину...

   – А твой? Следует понимать – уродину?

   Наконец-то до майора дошло содержание справки:

   – Охо-хо... И что с ней случилось? Довел папаша?

   Алексей немного помедлил с ответом:

   – Довел... Парня вам отдал... в полевую почту... служить. Вот и довел.

   Майор поднял глаза на Алексея:

   – В теплых краях, что ли?

   Алексей только в сторону отвернулся.

   – Ясно... – сделал многозначительное заключение военком и обратился к Валентине. – А Вы из больницы?

   Валентина кивнула утвердительно и побледнела еще сильнее.

   – Как там Роман Израилевич? – не унимался майор.

   Она откашлялась и внезапно охрипшим голосом ответила:

   – Трудится, Вашими молитвами...

   Военком сподобился на игривую улыбочку:

   – Да? А Вы у него секретарь?

   Валентина ожидала в этом кабинете чего угодно, но уж никак не флирта. В чрезвычайном смущении она произнесла:

   – Терапевт. Почему Вы решили?..

   – Да...а? А мне показалось, секретарь... – пробормотал он отвлеченно.

   Внутри у нее все похолодело: "С чего бы это – секретарь?" Военком, внезапно, прищурился. Явно он принялся рассматривать справку еще пристальнее. Валентина бросила быстрый взгляд на Алексея. Тот все понял только сейчас. В больнице на его вопрос: откуда взялась подпись на справке, Валентина ему не ответила. Отвлекать майора нужно было немедленно. Но язык, будто якорем придавило.

   – А откуда Вы знакомы с Роман Израйличем? Вы у нас бываете? – нашлась Валентина и выдавила из себя неловкую улыбку.

   Майор поднял на дамочку в белом халате недоуменный взгляд. Вместо адекватной реакции самца, он только насторожился: "С чего это тебе тут вздумалось глазки мне строить?" Он снова опустил глаза и попытался сконцентрировать внимание на бумаге.

   Валентина сцепила зубы: "Все... Гуд бай, Америка..." Алексей потянулся к графину. Ничего лучшего он не придумал: только смахнуть сосуд со стола.

   Грохот бьющегося стекла, чуть ли не под потолок военкома подбросил.

   – Твою ма...аать!

   До двери разъяренный майор в два шага допрыгнул, но открыть ее не успел. Довольно чувствительный толчок распахнул ее настежь. В кабинет ввалился чей-то ребенок – призывного возраста, но абсолютно непотребного состояния. Следом за ним влетел, как на жесткой сцепке, Грищенко с неизенной повязкой – "Дежурный", но уже на запястье.

   Майор уже чуть не плача выдохнул в коридор:

   – Третье окно за неделю... Твою мать...

   Грищенко потянул слабо трепыхающегося призывника за ремень. И догадался ж со спины – фонтан блевотины хлынул из мальчонки на пол.

   – Твою ма...аать! Грищенко! Как ко мне посторонние попадают!?

   Лейтенант поднял шкодника за шиворот. Майор вне себя от ярости заорал:

   – Фамилия!

   Подросток осклабился беззубой улыбкой, крякнул в лицо майору перегаром и изрек, старательно расставляя знаки препинания:

   – А я с пацанами заспорил.

   Валентина чуть не заплакала в приступе беззвучного истерического смеха. А военком сам не ожидал, что настолько растеряется. Вся его ярость, как-то, сама собой рассосалась:

   – Гроза Североатлантического блока – страшнее танковой атаки... Бедная Америка... Твою дивизию...

   Грищенко поволок "грозу" на экзекуцию. Майор снял трубку и толкнул пальцем кнопку:

   – Канцелярия! Черт, в соседнем кабинете не слышат... Канцелярия! К вам сейчас подойдет... – он заглянул в справку. – Белоград. Бе-ло-град! Приготовьте вызов cолдату! Вызов приготовьте! Не завтра! Немедленно! Немедленно, я сказал!

   Не успел он снять ладонь с трубки, аппарат загремел новым призывным звонком...

  

 

 

 

Глава восемнадцатая

  

Белоград метался по койке уже битых полчаса:

"Полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела... развернуть в его сторону ствол пулемета, уже не успеть. Если бы не вертушка...

Черная, слегка продолговатая точка, медленно, будто нехотя, отделилась от серебристого брюха, кувыркнулась, словно отыскивая цель, два раза в воздухе и, наращивая скорость, понеслась к дувалам.

Откуда-то сзади донесся голос Стовбы:

– Старый, трассер!

– Белоград!..

Патрон нырнул в патронник с легким скрипом...

Зеленая точка запылала на полпути к дувалам. Селение подпрыгнуло будто бы на пол метра и вспыхнуло. Горы слегка тряхнуло, следом докатился чудовищный грохот.

А она прилетела бесшумно, будто ниоткуда.

Боль так и не успела до него добраться. А он не успел даже испугаться. И выстрела не услышал. Только в глазах застыли брызги раскаленных осколков. Да в ушах – колокольным звоном долго еще катился треск разрывающей металл пули.

Тягучая, словно кисель, духота вдруг, совершенно неожиданно, отступила, стащила с век свою вечную пелену липкого, зловонного пота и сменилась долгожданной прохладой. Тело затерялось в мрачной пустоте...

Оттуда, из другого мира, сквозь частые гулкие звуки одиночных выстрелов донеслось чужое:

– Старый! Уносите его!

Из багрового тумана выплыло лицо Стовбы:

– Живой, казак!

Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом: "Так скотину разделывают... Что он мне воткнул?.."

Новый шомпол воткнулся куда-то под лопатку: "Небо совсем кровью заволокло..."

На сплошь бордовых небесах раскачивалось темное пятно, совсем черное: "Надо бы на нем сконцентрироваться... Что с него льется?.. Куда они меня тащат?.. Зачем?.. Все равно черное. Старый?.. Ох, и вонище от тебя". Обрывки мыслей из чужих миров, казалось, разбросают мозги в разные стороны: "В пустыне!? Значит, не ушли еще. Рука, кажется, онемела..."

Пятно над головой разразилось трехэтажным матом. "...Все камни в ущелье моей спиной проутюжил. Ни одного ж не пропустил. Что ж ты волочишь меня как мешок с картошкой? Шомпол под лопаткой взорвался. На что ж ты меня бросил такое острое?.. Шомпола не взрываются... Где Старый? Куда они меня?.." На мгновение в глазах прояснилось: высоко в небе одиноко парил черный аист".

– …ты видел здесь аистов? – вырвалось из Богдана сквозь горячечный бред.

– Опять ему тот бой снится, – проворчал Старостенок.

– И как он дома спать будет? – поддержал Цымбал.

Уже порядком осоловевший Старостенок высыпал из бумажного пакетика дозу кокаина в импровизированную из фольги вазочку, зажал в зубах пятак и вцепился губами в трубку от шариковой ручки. Цимбал поднес под фольгу горящую спичку.

Белоград сжал ладонью шрам над ключицей:

– Уходите, Мамай... уходите... Отделение, на рубеж!..

– Может разбудить, Старый? – задался Цымбал.

– Голый номер: он всегда так спит.

"...полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела... Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом". Богдан вскочил.

Старостенок дождался, пока сержант очнется окончательно:

– Шо братан, опять та бредятина? ...Иди, дернешь.

Без единого слова Белоград принял из рук Старостенка трубку и затолкал в рот пятак. Через полминуты он снова откинулся на койку и погрузился в грезы.

"Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка все та же – с подплавленной пластмассой. У двери с табличкой – "52" сердце едва не выпрыгнуло из груди. Дверь открылась сама... На пороге остановилась на полушаге еще не верящая своему счастью Мама... Рядом с глубокой до краев наполненной сметаной расписной глиняной тарелкой появилось огромное блюдо с горой пышущих жаром блинов..."

Палатка освещалась только «буржуйкой». Старый только сейчас понял, что творилось в соседнем углу. А там Бараев уже сбрил с макушки Маслевича последние волоски. Довольный своей «работой» он сверился с изображением Ленина на журнальном листке. Вместе с давно небритой бородкой лысина Маслевича чудесным образом дополняла образ вождя. «Ленин» получился удачно, но с многочисленными бороздами порезов на голове.

Шамиль скомандовал:

– Мася, а ну, возьми в руку панаму. Не… Лучше в правую. О… Протяни в сторону! Левую – на подтяжки.

Маслевич протянул руку. Сидящие рядом бойцы уже давились смехом.

– А ну скажи: "Товахрищи! Великая октябхрьская хреволюция..."

Маслевич проговорил невнятно:

– Товарищи... великая октябрьская революция...

Бойцы уже задыхались от смеха. А Бараев напустил на себя грозный вид и прорычал сердито:

– Мася, с выражением – хр…, хреволюция.

– Хреволюция... – промычал Маслевич.

Новый взрыв смеха только вдохновил Шамиля:

– ...о котохрой так долго говохрили большевики.

Маслевич вторил:

– …большевики...

– Свехршилась! – заключил Бараев.

– Свехршилась...

– А теперь на табуретку, в позицию, ручки по местам... и все вместе, и торжественно, с выражением.

Маслевич забрался на табурет.

– Товахрищи...

– Ну!? – зашипел Бараев.

– ...великая социалистическая хреволюция, о котохрой так долго говохрили большевики – свехршилась!

Истерический смех разнесся далеко за пределы расположения роты. Шамиль прицелился в Маслевича указательным пальцем и изобразил выстрел с эффектной отдачей. Неизвестно кто завел в роте обычай: расстрелянный «молодой» должен был упасть максимально достоверно. Иначе, экзекуции ему не миновать. Но Маслевич, похоже, устал унижаться – остался на месте.

Бараев возмутился:

– Ты че, вечна живой, даа, хахоль?

Для Старостенка это обращение всегда служило как минимум детонатором:

– Мамед!…

Смех оборвался.

– Знаєш: як у нас провиряють: кыця, чи котык?

Только Шамиль еще смеялся:

– Что?..

Старый продолжил:

– Шо... Не знаєш, турок?... Вдивають чоботы – заброды, знаєш, пид сами яйця, з резыни? Ставлять кошеня пид пригорок, шоб не дуже крутый був – шоб волы не скочувалысь, розганяються вид сарайчика, дэ дрова лэжать... – Старостенок сделал паузу, чтобы бойцы могли раскачаться новым приступом смеха и под всеобщий нарастающий хохот продолжил, – …и чоботом пид хвоста йому. А дали дывляться: якшо побиг, значить котык, а як побигла – точно, кицюня була.

Бойцы, кроме Бараева и Старостенка, едва не задохнулись в конвульсивном смехе. С абсолютно непроницаемым выражением лица Старый добавил:

– Так я, оцэ, дывлюсь на тебе и думаю соби: чи не пора нам тебе вже пид прыгорок, та перевирыты, шо там у тебе пид хвостыком – кыця ти в нас, чи котык?

Всем стало не до смеха – это был вызов. И всем было ясно: Шамиль мимо ушей этого уже не пропустит. Бараев сделал шаг в проход между койками. Из соседнего прохода появился Мамедов. Из дальнего угла палатки вынырнул из темноты Магомед. Только Старый не сдвинулся с места.

Шамиль выхватил табурет из-под Маслевича и швырнул его в Старостенка. Но тот был готов к любому продолжению событий: резким движением он кувыркнулся спиной назад и выпрыгнул в проход. В потасовку включился Рустам: не дожидаясь пока к земляку на помощь подоспеет Магомед, он толкнул чеченцу табурет под ноги. Тем временем, Старостенок вкатил Бараеву кулаком в зубы. Беспомощно взмахнув руками, он повалился на спящего Белограда. Магомед уже затолкал Рустама в глубину прохода вместе с койкой. Драка грозила перерасти в грандиозное побоище. Чеченцам нужно было только дождаться земляков из соседних подразделений…

Выстрелы прозвучали как гром средь ясного неба. В руке Кузнецова дымился пистолет Макарова. Следом за ротным в палатку ввалился замполит.

– Становись! – заорал Кузнецов.

Чтобы выстроить взвод ему понадобилось еще полминуты. Ротный начал разбор полетов:

– Точно, кузня... Орлл-ы! Хрена вам духи чего сделают!

Заглядывая в сверкающие злобой глаза разгоряченных бойцов, ротный пошел вдоль строя.

– Вы и сами друг другу глотки поразрываете...

Он остановился рядом с Бараевым:

– Чья идея!?

Шамиль слегка помялся, смахнул струйку крови с разбитых губ и выдал:

– Хахлы начали…

Старостенока передернуло. Кузнецов уставился Шамилю в глаза:

– Хохлы, говоришь…

Ротный многозначительно посмотрел в сторону замполита. Белинский включился мгновенно:

– Ты хоть знаешь, что означает это слово?

Шамиль замялся. Чувствовал он себя уж никак не на экзамене. Белинский настоял:

– Что, птиц волный? Ну!

– Ну, косичка на лысине такой…

– Косичка... на лысине… Ну, бараны… А ты знаешь, Старостенок?

Старый только зубы сцепил и заиграл желваками.

– Бараны колхозные… – пригрузил еще больше Белинский. – Хохол с санскрита, язык такой древний, знаешь(!)… означает – человек, способствующий предательству Родины. Ясно тебе, косичка на лысине?!

Ротный решил, что пора прекращать политинформацию:

– Не дай божок я завтра хоть один зуб, хоть в одной пасти не найду... Отбой!

Солдаты побрели к своим койкам вразвалочку. Кузнецов рявкнул:

– Отбой, 45 сек!

Помогло не очень: бойцы ускорились только слегка. Дождавшись, когда все улягутся, ротный объявил новую команду:

– Рота, подъем! Боевая тревога!

…Весь личный состав бригады уже стоял перед палатками. Только автороты не было. В отдалении, на валу, обрамляющем бригаду со стороны Кабула, виднелись силуэты прогревавших двигатели "Уралов" и шестьдесят шестых ГАЗонов.

Кузнецов отдавал последние распоряжения:

– ...И чтоб из ущелья и птичка у меня не вылетела. Сухпай и боекомплект на четыре дня! Белоград, выйти из строя! Старший колонны – Белоград! Берешь пулемет, по прибытию на место – на усиление пулеметного взвода. Получить оружие, построение через пять минут! Разойдись!

 

 

 

 

Глава девятнадцатая

 

Аппарат ему так и не отремонтировали. Снова он надрывался в трубку:

– Слушай, Семеныч: я найду автобусы, я найду. Но! Как только шпану эту отправлю, я у тебя половину АТП в партизаны заберу. А ты у них командиром пойдешь… Хрена, командиром! Я тебя вечным дневальным там сделаю…

На другом конце провода, видимо, опять оправдывались. Майор был в бешенстве:

– А на хрен ты там нужен, если немочный?! Призыв нам саботировать? Боеспособность Советской армии подрывать? Еще два часа тебе. Два часа – два Икаруса! Еще и партбилет положишь. Я только с пленума вернусь!

Военком швырнул трубку на аппарат. Снова схватил.

– Грищенко! Ко мне!

«Когда ж этот призыв закончится? Дочку уже в лицо не узнаю…», – в тяжких раздумьях о бренности людских желаний он подошел к окну. Во дворе, в резких лучах прожектора нестройные ряды пьяных призывников, выслушивали тираду сержанта. «Вам то чего не спится? Еще на пленум этот ехать…» – вспомнилось ему некстати.

– С пленума вернусь... с пленума... вернусь... Ах, ты... Терапевт, говоришь...

Военком бросился к столу и принялся лихорадочно раскапывать бумажные залежи.

Грищенко резонно решил, что на сегодня у военкома нагремели достаточно – вошел без стука:

– Товарищ майор?..

– Где мой справочник? – бросил дежурному майор.

– Принести наш?

– В твоем таких номеров нету? Ч...черт! Ага, вот он. Свободен! Связь мне настрой!.. Стой!.. Послушай, лейтенант, ты этих моих посетителей, которые днем ко мне прорвались, ты еще дамочку за члена медкомиссии принял, помнишь?

– Н...ну, помню.

– А ты ничего подозрительного в них не заметил?

Грищенко слегка замялся:

– Да нет, ничего особо. Правда, дерганые они какие-то. Будто с цепи отвязались... Но Вы же сами меня остановили, товарищ майор. А то, я бы...

– Ну да… ну да… как отвязались… с цепи…

– Разрешите идти?

– Иди, иди... Проследи там, чтобы они не упились там, в усмерть. Терапевт, говоришь... А мне показалось, что секретарь. А справочка-то в сейфе, в канцелярии. Не рассчитала ты немного, слегка не рассчитала, терапевт, твою дивизию...

Он повел пальцем по затертой от бесчисленного применения странице справочника.

– Так… Член бюро... обкома КПСС… Израилевич.

Аппарат звякал своим колоколом при каждом повороте диска. Но как же медленно?!

– Алло! Добрый вечер! Вы уж извините за столь поздний звонок… Ну, Вы уж простите, военный комиссар Вас беспокоит. Да... да... Вы уж не сердитесь, нам служба покоя не дает. Мне Роман Израилевич нужен… Что?.. Нету?.. А где он в столь поздний час, не скажете? Он у Вас еще хоть куда, козарлюга. Нам, малолетним, сто очков вперед даст… На пленуме, в области?.. Еще вчера?.. Еще вчера. Ну, спасибо… Спасибо… Еще раз извините, армия, понимаете, на страже Вашего покоя, та…скать. Доброй ночи Вам. Доброй…

Майор осторожно уложил трубку в гнезда аппарата.

– Еще вчера... А ты говоришь, терапевт. Секретарь и терапевт, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Он снова схватился за трубку:

– Грищенко, начальника канцелярии ко мне. И дознавателя… Вызывай, я сказал! Ночь у него... Ладно, дознавателю я сам позвоню. Начальника канцелярии с ключами, ко мне! Немедленно!

Лебедева он нашел на удивление быстро. Но как же долго он ехал? Пока особист поднимался в кабинет, военком успел в свете прожекторов «полюбоваться» его «Москвиченком». Солдаты обступили еще давеча новенькую машину и оживленно, видимо не без удовольствия, обсуждали вмятину в заднем крыле.

– Куда эт ты вперся? – не отрываясь от зрелища, вместо приветствия выдал майор.

– Денек сегодня… Представляешь, только я цветы купил, на Ленина, сопляк какой-то… на своем дрючке дохлом, на красный. Я даже испугаться не успел.

Военком неодобрительно покачал головой:

– Бухой наверное?..

– Скорее всего. Так смылся ж, щенок. Я даже номера срисовать не успел.

– Смылся?.. От тебя!? – майор не смог сдержать иронии. – О, молодежь! О, поколение растет. Офицера спецслужбы обставил!

Лебедев отреагировал без эмоций:

– Ты посочувствовать меня из-под одеяла выволок? Выразить соболезнования, да?

– Ага, мне ж тут без тебя – скука зеленая.

– А тещу не пробовал среди ночи поднять?

– Ага, в канун Восьмого марта, да? Ты Гоголя начитался? Против ночи такой шабаш устраивать.

– А...а. По утрам варенички, значит, мамины потребляем. А к ночи она сила нечистая? Большой ты оригинал, Михалыч... Михалыч, а ты икону, – Лебедев кивнул на портрет министра обороны, – Дмитрий Федорыча не пробовал под подушку класть?

– Ой, ой, ой. Посмотрим, как ты запоешь, когда женишься.

– Ладно, давай думать: делать что будем.

– А че его думать, опровержение слать надо. Я без тебя на "Рубин" не выйду.

– А если все это правда?

– А подпись липовая?

– А ты уверен?

– Дык, главврач второй день, – военком запнулся. – Третий уже, на пленуме.

– Ну, так это дознавателя дело. Чего ты меня-то поднял?

– Ты хочешь меня на пенсию отправить, да? Не, ну я могу дознавателю сообщить... Конечно! Дознавателю! Кому ж еще? Если у меня друзей не осталось. Хоть звездочки мои пожалей. Что если этот боец утром уже из части смоется?..

Лебедев глянул на военкома с ироничной ухмылочкой.

– Лыбится он. Че ты лыбишься? Щас я покажу тебе...

Военком принялся рыться в бумагах.

– Щас… Та, где ж эта бумажка? Короче, приказ пришел: усилить контроль за отпускниками и комиссованными.

– Да, знаю я этот приказ, не ищи, – остановил Лебедев военкома.

– А, знаешь?.. Там еще про обоснования… отпусков помнишь?

Лебедев кивнул головой. Майор снова подошел к окну. Во дворе, в свете прожектора призывники принимали от своего неуверенно балансирующего на заборе товарища бутылки сомнительного содержания. Военком уже устал устраивать разносы подчиненным. Да и не кстати было сейчас:

– Как думаешь, в связи с чем это?.. Афган?..

Лебедев тоже ответил вопросом:

– А тебе положено думать?..

– Мне кажется, это как раз тот случай…

– А этот Белоград у тебя призывался?

– Да хрен его знает. Сейчас еще только архив осталось поднять.

– И куда ж ты смотрел?

Майор вскипел внезапно для себя:

– А ты сядь тут рядышком и попробуй вместе со мной эту пиратскую банду отправить... – и добавил после паузы. – Коньячку дернешь?

– Ладно… давай… по тарелке не размазываем. Номер части?..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава двадцатая

 

Тахир проснулся от шума скрипнувшей двери во дворе. ТТ всегда, даже ночью, находился при нем. Он взвел затвор пистолета и приготовился встретить любую опасность. Но в гостиную вошел помощник.

 

 

 

– Дантес в Асадабаде, гумандан-саиб.

– Ты считаешь, эта причина достаточна, чтобы будить меня, венценосный?

Фархад дополнил:

– Шахил передает: вертолетный полк поднят по тревоге. Около батальона шурави грузятся в вертолеты.

– Вертолеты!??

– Вертолеты, саиб.

– И Дантес в Асадабаде... Где твои люди?

– Уже готовы к выступлению.

На размышления не оставалось времени. Тахир приказал:

– Немедленно на позиции! Связь, ко мне!

– Связист уже здесь.

Осведомленность Фархада порой ошеломляла. Тахира давно терзали подозрения в отношении помощника:

– Ты откуда знал, что мне рация понадобится?

Фархад покорно склонил голову.

– А зачем мне понадобится рация, ты тоже знаешь?

– Людей из Пакистана видели кочевники, – пояснил Фархад.

– Не ты ли их послал?

Фархад снова опустил глаза в глиняный пол:

 

 

 

– Я только восхищаюсь твоим замыслом, гумандан-саиб...

– Я ты знаешь замысел?..

– Ты хочешь заставить их отступать по ущелью. С людьми из Пакистана мы выполним твой план – ни один шурави отсюда не уйдет.

– Да...а, Фархад, непростой ты человек.

 

 

 

– Я только служу тебе, гумандан-саиб.

«Мудрая змея под одеялом лучше тупого осла в загоне», – который раз отметил про себя Тахир. Вслух же он отдал распоряжение:

– Выводи людей, половину своих направишь к выходу из ущелья по левому хребту. Пусть только высадятся. Назад ни одна неверная собака отсюда не выйдет. Пусть подойдут Мирзахан и Вахед. И связь ко мне…

Тахир намеренно устроил такой демонстративный сбор повстанцев со всей округи. Шурави не могли не заметить этой подготовки. Чуть ли не в каждой деревне у царандоя были свои люди. Большинство из них давно уже были известны. Но, до поры до времени, Тахир приказал их не трогать, резонно рассуждая: в доме должна быть только одна крыса, и хороший хозяин должен знать, в каком углу она роет. А руки чесались у многих.

В том, что разведка донесет Дантесу, что на соединение в Хару идут моджахеды со всей провинции, Тахир не сомневался. Это и должно было привлечь полковника. Справиться с ними всеми сразу сил у Дантеса предостаточно. Вот только подход отрядов из Пакистана должен был остаться для шурави незамеченным. Даже в самих этих отрядах ни один правоверный не знал, зачем его подняли среди ночи и куда приведет их суточный марш при полной боевой выкладке. Только направление движения могло подсказать самым опытным моджахедам – шли в сторону Асадабада…

…Город казался брошенным. Даже луны в небе не было. Асадабад освещали только звезды. Только шурави в своем болоте копошились.

Рядом с техническим парком, вздымая в небо тучи пыли, выстраивалась колонна транспортной техники. Командир взвода специального назначения старший лейтенант Янишин знал: транспортной только пока что. Там, внизу, в боевых машинах, при погашенных фарах и не заведенных двигателях, сейчас замерли на своих местах в ожидании команды механики. А в десантах, в обнимку с оружием и вещмешками, наверняка, дремлет – пехота…

…Дантоев вместе с Озеровым и комбатом второго батальона наблюдали в бинокль за вершиной горы, что за рекой. Ждать обрыдло уже всем. Даже комбриг уже начал терять терпение. Он даже уже пожалел, что полетел в Асадабад, чтобы увидеть, как с горы подают моджахедам сигналы:

– А если мы с этой точки не увидим?..

– За постом наблюдают с двух сторон. В долине еще один взвод, – попытался успокоить Дантоева особист.

– А если он не просигнализирует, – высказал сомнения комбат.

– А что это меняет? – комбриг бросил взгляд на Озерова.

– Пехота уже на аэродроме. Синельников ждет команды, – доложил особист.

Звездочки на погонах в этом мраке было не разглядеть. Из темноты, как черт из табакерки, вынырнул неопределенного звания «Дежурный»:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к капитану Озерову?

Дантоев отвлекся от наблюдения, измерил взглядом офицера и кивнул головой. Дежурный извлек из рукава какую-то бумажку:

– Товарищ капитан, дежурный по бригаде передает, что по в/ч связи принял для Вас сообщение из Союза... "Начальнику особого отдела: Телеграмма на имя военнослужащего Белоград от 7-го марта о болезни его матери не действительна до окончания расследования обстоятельств ее появления". Подпись – Начальник особого отдела гарнизона номер... Лебедев.

– С каких погремушек по «Рубину» такой мусор передают?.. – возмутился Озеров, но бумагу у дежурного принял. – Что за чушь?

– Бред какой-то... – подбросил Дантоев.

– Я-то здесь, каким боком? – недоумевал Озеров.

Дежурный отрапортовал:

– Не могу знать, товарищ капитан, может, в связи с расследованием. Разрешите идти?

– Расследованием?.. Иди... Белоград… Белоград… Уж не тот ли самый Бело…

Но тут… Комбат заметил первым:

– Есть сигнал!

На вершине горы несколько раз загорелся и потух фонарь.

Дантоев облегченно выдохнул:

– Все! – и добавил Озерову. – Можешь брать его. Комбат – выпускай своих гладиаторов!

Дизеля взревели тысячами лошадиных сил. Фары боевой техники вспыхнули почти одновременно.

Дантоев отдал следующий приказ:

– Синельникову – отмашку. Приступить ко второй фазе! Пехоту в Хару...

Янишин отдал команду на первую боевую готовность сразу же, как увидел, что в техпарке батальона ожила боевая техника. Световой сигнал снизу подтвердил приказ: вперед!

– Шалаев – пошел, Хренников – пошел!

От скалы отделились несколько фигур-теней. Бесшумно мелькая на фоне фиолетового неба, они исчезли за горизонтом вершины…

…Дверь распахнулась настежь. Трое в черных масках, чисто кяфиры из преисподней, ворвались в блиндаж с автоматами наизготовку. Афганец, у полевой печки-буржуйки, так и опустился на пол с открытым от удивления ртом. Командира растолкали ногами. Не успел он еще очнуться ото сна, короткий ствол невиданного доселе АКСМ* *(автомат Калашникова складной модернизированный) уперся в лоб еще спящему командиру поста.

Черноголовый кяфир выдал короткое:

 

 

 

 

 

– Дриш!** **(фарси: Стой!)

…Одновременно, на огневую позицию поста из темноты выпрыгнули еще три спецназовца. Прожектор охраняли только двое. Оказать сопротивление попытался только один из них. Сопротивление довольно жалкое: уже через три секунды он с разбитым носом извивался на спине. Его левая рука оказалась прижатой к острому камню цевьем его же АКМа, а в носу у него уже ковырялся ствол АКСМа. Глядя на это представление, второй часовой только поднял руки и упал под ноги Шалаеву. Через полминуты на пост продефилировал, якобы гуляючи, Янишин:

– Привет, чуваки… Встать…

 

 

 

 

 

 

 

Глава двадцать первая

 

Пустыня встретила палящим солнцем и клубами пыли из-под гусянки. Каждый вдох раскаленного воздуха обжигал легкие словно огнем, а броня нагрелась так, что сидеть на ней можно было, только подложив под «корму» подушку. А день еще только начинался.

«За полтора года можно было бы, и привыкнуть», – подумал Дан. Ему самому нравилось, когда его так называли. Правда, «Данко» тоже было неплохо. Он вспомнил, как отец рассказывал, что это имя, ласкательное от «Богдан», еще Гоголь на Полтавщине откопал. Благодаря ему, оно и сохранилось до настоящих дней. Но «Данко», как-то не соответствовало репутации дедушки, прошедшего и огонь, и воду, и эти вдоль и поперек чертовы горы.

За время службы не было недели, чтобы рота не выходила куда-нибудь на операцию. Если дедушку из 66-й бригады забросить в любую, самую глухую дыру Нангархара и «забыть» там, через недельку он вернется в часть. Вернется и приведет с собой с десяток заблудившихся «малишей»* *(активисты из числа местного населения).

Эти артисты сопровождали колонну на каждой операции. Цеплялись за борта машины, просили взять с собой, как малые дети. И неймется же им… Замполит рассказывал, что у каждого из них с душманами свои счеты. У кого дом сожгли, у кого семью порешили. Вот и рвутся с шурави за компанию повоевать. Правда, идейные тоже попадаются. Эти выделялись особым отпечатком принципиальности и революционной сознательности. В бою эти ребята лезли на рожон, как заговоренные. А как они с пленными обращались!.. Резали «духов», чисто индейцы дикие.

Сразу за мостом один такой на борт и напросился. Вообще-то, их афганские машины подбирали. Такие попутчики особенно не приветствовались и на советскую броню обычно не принимались. Кто знает, что у него в башке? А если «дух»? Швырнет гранату в люк у ближайшей скалы, и поминай, как звали? А у тебя боекомплект под броней. Но этот типчик сразил наповал.

Колонна остановилась, как только выехали из Джелалабада. Впереди «нашлась» мина. Теперь, пока с ней разберутся саперы, предстояло ждать.

Обычно минуты безделья Богдан занимал блокнотом Аиста. Недописанное взводным «Родины сыны» не давало покоя уже год. Но в дороге: он давно уже усвоил, в пути, под рев дизелей, в клубах пыли, да под этим солнцем ничего толком не пишется.

Богдан достал из внутреннего кармана зачитанное до дыр, мокрое от пота письмо от мамы и погрузился в грезы. Где-то глубоко в груди приятно защемило. Родители уже около месяца не писали. «Совсем забыли старики, – с горькой обидой подумал сержант. – Будто и не родной сын в Афгане служит. А брательник вообще припух. Раз в полгода если сподобится на пару строк, то надо сразу бежать свечку под образа ставить». Вспомнилась бабушка.

Набожная старушка все норовила Данчика к вере приобщить. «Ты Богом меченый. Вот помянешь меня еще. Покайся. Тебе такой дар Господом дан. Ты и сам не догадываешься, как себя губишь. Видишь, как он тебя наказывает», – приговаривала бабуля, когда внук, «высланный» к ней в село на каникулы, прибегал в хату весь в слезах и с разбитыми коленками. А мама потом тихо, чтобы не слышал отец, ругала бабушку за ее проповеди: «Мама! Ты хочешь, чтобы мальчика в школе засмеяли? Не дай Бог, учителя узнают. Его же заклюют». «Да какой еще дар? – вспоминал Богдан, – Подумаешь, дар – заживает все, как на собаке? Так у нас в роду до седьмого колена хоть голову оторви – на следующий день другая вырастет. Даже здесь у пацанов любая царапина гниет по три месяца, а у меня «пулевое» за неделю зажило. Что ж они не пишут так долго?..» Справедливости ради, Богдан мысленно поругал почтарей. Письма приходили в часть с неоправданными задержками.

Как из-под земли возле БМП-эшки вырос афганец и на чистом русском заорал:

– Возьми с собой, зема!

Богдан оторопел от такой наглости:

– Какой ты мне зема?

– Я из Харькова! Бля буду! – перекричал малишенок рев дизеля и забросил на плечо доисторический автомат. Здоровенная «дура» чувствительно ударила тщедушного парнишку диском по ребрам, отчего тот, путаясь в ремнях армейского вещмешка, едва не упал в дорожную пыль. «Где ж он патроны к нему достает?» – мелькнуло у Белограда.

Несмотря на дикую жару, у Белограда при словах о Харькове, где он проходил практику от техникума, мороз по спине прошел. Слишком уж часто вспоминался ненавистный когда-то Харьков. Вечная толчея в бывшей столице с миллионным населением внушала Богдану в те времена устойчивое чувство раздражения. Но теперь он вспоминал Харьков с болезненной ностальгией. Особенно по «обкурке». Дернешь косячок – и улетел на родину. Самому себе стыдясь признаться, дедушка Богдан мечтал о рогатых троллейбусах и о поливаемых теплым майским дождем девятиэтажках. И еще – о пряниках и пирожных.

При упоминании о Харькове сразу же куда-то улетучились давно уже ставшие привычкой осторожность и подозрительность:

– Так маты гнуть не всякий бабай умеет. Ану залазь, с Харькова!

На машине, кроме Богдана и Мамедова, все равно никого не было. Пехоту забросили в Хару на вертолетах еще ночью. Идея сама по себе была неплохая. Предполагалось силами двух батальонов занять главенствующие высоты и, при поддержке вертолетов, не выпускать духов из ущелья в горы. Следом должны были подтянуться броня и третий батальон. На них возлагалась задача расстрелять ущелье из всех стволов и «вычистить» его основательно. Третья рота должна была до подхода батальона из Асадабада заткнуть выход из ущелья, как пробкой. До места было не так уж и далеко. «Если без приключений, колонна за полдня дойдет. Но это вряд ли. По пути, наверняка, пару кишлаков прочешем, – подумал сержант, – А пока ребятам в Харе не сладко».

Во избежание неприятных неожиданностей Богдан отобрал у афганца оружие, обыскал его на предмет наличия взрывчатых сюрпризов и усадил перед стволом пулемета на ребристый щит, закрывающий двигатель. Место не самое удобное, но оттуда, при всем желании, забросить гранату в люк в полприема не получится.

«Земеля» оказался интересным попутчиком.

 

Когда-то в составе целой группы паренек учился в школе милиции в Харькове. Таким макаром СССР помогал «младшему брату» в утверждении завоеваний апрельской революции. С собой «зема» предусмотрительно захватил целую пачку фотографий, где были запечатлены особо исторические моменты его обучения в Союзе: со товарищи на полигоне, на плаце, в классе, увешанном плакатами, у доски с указкой и прочее. Но особенно Богдана задели снимки на фоне Сумской, где в свое время он с друзьями «отфестивалил» все забегаловки. Не пропустили ни одной. С фотографии, как из другого мира, на него смотрела группа азиатов в различных комбинациях, в мешковатой парадной форме афганского царандоя* *(милиция) : на фоне девятиэтажных домов, многолюдных улиц, запруженных «Жигулями», трамваями и прочей техникой из «цивилизации». А снимок с допотопным троллейбусом просто поверг сержанта в состояние восторга.  

 

Внезапно, какие-то невыразительные, непонятные ощущения смутили сержанта на последнем фото. С него улыбались всему мировые двое абсолютно одинаковых афганцев:

– А это кто? Че-то рожа больно знакомая? О, так вы ж как две капли…

Дан поднял глаза на попутчика и все понял. Но обстоятельств, при которых видел это лицо, так и не вспомнил:

– У меня с войной свои счеты…

– Оттого и едешь с нами?

Афганец только отвел глаза в сторону.

– Так это же не Харьков. Это ж площадь Зыгина в Полтаве. Я же там учился. И призвался оттуда. Ты что, и в Полтаве был? – едва не плача от счастья, спросил Богдан. – Бакшиш* *(на фарси: подари, или подарок. На обращение «бакшиш!» афганцы в силу обычаев не отказывают. Только в случае, если предмет уже является подарком.) фотку с Полтавой!

– Не могу – бакшиш.

Богдана посетила озорная идея:

– А давай меняться?!

Белоград не сомневался, что сейчас сразит афганца наповал. Хотя и торгаши они редкие, но против такого товара, он был уверен, никто из них не устоит. Еще он знал, что афганцы уважают как сам процесс торговли, так и партнера, если он соблюдает обряд. С видом знающего цену своему товару нувориша Богдан вынул из кармана малахитовые четки. Мокрые от пота камни засверкали черными гранями в лучах восходящего солнца.

Четками афганец явно заинтересовался. Он даже протянул руку за ними. Но Богдан действительно знал цену своему товару. Он и не собирался менять трофейное малахитовое ожерелье на кусок бумажки, пусть даже с троллейбусами из цивилизации. В данный момент, ему было просто забавно подразнить афганца. Тот так и не дотянулся до четок – с озорной улыбкой на лице Богдан одернул руку. Однако, веселухи не получилось. Внезапно осипшим голосом малишенок произнес:

 – Не делает чести воину торговать товаром, добытым в сражениях. Ты ведь в бою его добыл?

– Ты откуда знаешь?

Вместо ответа афганец заключил глубокомысленно:

– Трофеи у воина можно только отвоевать.

Белоград взвесил четки в руке, еще раз бросил взгляд на фотку с троллейбусом и вернул ее афганцу:

– Жаль! Ну да ладно. И сам скоро там буду.

Зарычали движки, и колонна, поднимая тучи пыли, продолжила свой путь. Километров через пять на горизонте показалась афганская техника. Боевые машины в этой колонне чередовались с размалеванными, обвешенными побрякушками, как новогодние елки, грузовиками. Торгаши всегда старались подгадать свои поездки под движение колонн боевой техники. Так было больше шансов доехать до места назначения без приключений. Правда, бывало и наоборот. По каким каналам торгаши узнавали о планах военных задолго до самого события – одному Аллаху известно. Но только идиоту было непонятно, что через афганские войска идет утечка стратегической информации. Из-за этого и били эти караваны. А вместе с ними и шурави доставалось.

– Разведбат, – опознал наметанным глазом Белоград.

С недавних пор все операции проводились только с участием местных. Чаще всего это был именно разведбат. Многих из этих воинов ребята успели уже в лицо запомнить. Богдану вспомнилось, как однажды в горах он познакомился с их комбатом. Если шурави старались брать в горы побольше боеприпасов, то афганцы отдавали предпочтение жратве и одеялам. Знали, что «шурави» все равно за них отвоюют. Однажды во время операции, зимней ночью, когда дневная жара сменяется пронизывающей морозной сыростью, Белоград, продрогший до мозга костей, заполз к афганцам под одеяло на ночлег. В кромешной темноте Богдан не стал присматриваться, кого из сонных «братьев по оружию» он растолкал с помощью приклада и какой-то там матери. Только утром оказалось, что это были командир афганского разведбата и его замполит. Конфуз закончился тем, что впоследствии эти двое при встрече с Белоградом, будь то в бригаде или на операции, неслись к нему здороваться за руку, словно они с малых лет одну отару пасли.

Колонна остановилась.

– Ну-ка, маршируй к своим. Мне за тебя влепят по самые «мама не горюй», – бросил Богдан афганцу.

При воспоминании о маме к горлу подкатил горький комок.

Малишенок с пониманием молча спрыгнул на дорогу и протянул руку за своим оружием. Опять едва не сковырнулся.

– Где он патроны к нему берет? От приколист. Да, командир?.. – заскрипело в наушниках искаженным голосом Мамедова.

 

Малишенок подтянул мешок на плечо и по колено в пыли бодро зашагал между машинами в сторону пестрой афганской колонны. Еще разок он оглянулся, крикнул: «Увидимся, зема!» – махнул рукой и исчез за ближайшим «Уралом». 

 

Рустам заглушил движок и выбрался из своего люка на броню.

Такого механика-водителя, как Рустам Мамедов, – еще поискать. Машину он знал, как свои пять пальцев. Вел всегда нежненько, без рывков. Даже трогался мягко, будто на легковушке. Каким-то звериным чутьем ему удавалось вести машину «след в след», ни на сантиметр не отклоняясь от колеи. Однажды узбек на спор уложил на дорогу свои часы и провел гусянку в миллиметре от них. Часы основательно присыпало пылью. Но этот Змей развернулся и проехал по тому же следу еще раз. Часы потом откопали – целехонькие.

А зимой, когда под Суруби прижали, только его опыт и спас. Места там жуткие. Горы, как столбы, стоят. Граната, брошенная там с вершины, до земли не долетала – в воздухе взрывалась. Тогда душманы подожгли три ведущих машины и такой огонь открыли… А у БМП-1 ствол на вершину не подымешь. Только на сорок пять градусов, не больше. Оставалось только из автоматов отстреливаться. А поди ты в него попади, под огнем, да еще против солнца. Да еще и неизвестно, где он сидит. Ох, сволочи, маскируются… Горный орел не заметит. Если бы Рустам не столкнул тогда горящие машины в пропасть, всем труба. А так броня отъехала на полкилометра и расстреляла гору под первый номер.

Кто бы мог подумать, что этот щупленький пацаненок на гражданке был учителем, и дома его ждут двое детей. Про второго сына Мамедов узнал полгода назад. По всем законам ему давно уже пора дома сопли своим орлам подтирать, а он тут благородного ковбоя из себя разыгрывает. Однажды даже в горы с пехотой напросился. Хочется ему, видите ли, все на своей шкуре испытать.

– Может, перекусим, командир? Они раньше, чем через полчаса не договорятся, – предложил Рустам.

Богдан, прослезившийся под впечатлением от увиденных родных пейзажей, не ответил ни слова. Только кивнул головой и постарался отогнать грустные мысли и убрать глаза подальше.

– Ты-то чего домой не едешь? Чего проще? Че, твои не могут телеграмму прислать? Кто бы держал тебя? – давясь перловкой пополам с нерасплавленным жиром, спросил Богдан.

– Да какой смысл? Пока замполит бумаги оформит, пока начпо запросы составит, пока в округе разродятся – я уже по дембелю дома буду и третьего застругаю.

– Да уж. Ваши бабы на это дело порасторопнее любого генерала из округа будут.

Бойцы дружно стучали ложками по жестянкам. Еще пережевывая перловку, Рустам спросил:

– Говорят, в штаб приказ пришел. Теперь ближе, чем на сто метров, подходить к дувалам запрещается.

– Да. Замполит еще на прошлой операции доводил. А в дом входить разрешается только после афганского солдата. Чем эти генералы там думают?.. Если из дувала стреляют, ты туда афганца под пулеметом не загонишь. Вояки из них редкие. А когда в тебя «мочат» из всех стволов, попробуй, вспомни про их приказы. Вот и выходит: или стой под пулями, как мешок с костями, или свои же под трибунал отдадут. А если душман живьем попадается, его полагается, прикинь, афганцам передать.

– Это из-за мародерства и расстрелов мирных. Наши тут тоже помогли. Помнишь, весной три идиота с ПХД* *(полевой парк хозяйственного довольствия, а проще – кухня) в Самархеле девчонку изнасиловали и дом сожгли? Говорят, обкуренные были.

Богдан кивнул, проглотил очередную порцию каши и добавил:

– Духи уже успели этот приказ по-своему оценить. Сначала мочат из-за дувалов, а как только мы входим в кишлак – прячут оружие и сразу превращаются в «мирных». Только без толку это все…

– В смысле?

– Уж кто-кто, а мы в состоянии отличить духа от колхозника.

– А как ты его отличишь?

– А как родного. Признаков целая куча. На плече синяк от отдачи может остаться. Они же не «тренируются», как мы. Патроны берегут. Вот с непривычки и остается отметина. Отпечаток на пальцах от курка, карманы промасленные… Признаков навалом. Некоторые даже веки тушью подводят, чтобы глаз не моргал, когда целишься. Вот как попадется такой красавец с одним накрашенным глазом – считай наш клиент. Сразу к стенке.

Впереди зарычали дизеля. Рустам запустил пустой банкой в следующий позади «УРАЛ», который вел его земляк, и ласточкой приземлился на свое привычное место.

– Рустам! Когда подъедем к горам, не оденешь шлемак – получишь прикладом по башке. Опять без связи меня оставишь, – крикнул вдогонку Богдан.

У механика была неистребимая привычка ездить без шлема:

– Расслабься, командир!

После еды потянуло на сон. Чтобы соблюсти режим секретности, выезжали рано утром, когда летуны доложили, что уже высадили пехоту. А до того, первую половину ночи, ревизировали технику и боекомплект. Ротный приказал Богдану взять пулемет. Половина роты в госпиталях валялась. В пулеметном взводе, вообще, четыре человека осталось. Вот старлей и решил усилить его Белоградом. Но, как бы там ни было, свой автомат Белоград взял с собой. А пулемет пока что мирно покачивал своим вороненым стволом в правом десанте.

Воздух совсем окаменел. Вечерний «афганец»* *(многочасовый ураган, каждый вечер поднимающий в долине тучи пыли и песка), терзающий «шурави» каждый вечер, сейчас представлялся избавлением от пытки. Тучи пыли, поднятые в неподвижный воздух колесами и траками боевой техники, порой закрывали солнце. Водители, в попытке вдохнуть хоть немного чистого воздуха, старались отпустить подальше впереди идущие машины. Колонна растянулась на несколько километров.

Скоро дорога привела в горы.

Богдан не уставал удивляться величественной вечной красоте местной природы: «Прав был Высоцкий – лучше гор могут быть только горы. Но как же мы их все ненавидим!» Горы ассоциировались с дикой жаждой, не проходящей, обжигающей при каждом шаге болью в ногах и невыносимо-неизменной тяжестью вещмешка за плечами, набитого пайком и боеприпасами. Но все же – красота была необыкновенная, подавляющая своим величием и незыблемостью. «Сюда бы на экскурсию ездить», – в который раз отметил про себя Богдан.

Справа дорога вплотную подошла к Кунару* *(река), а слева, по мере продвижения колонны в горный массив, скалы начали попадаться все круче и выше. Дышать стало немного легче. На каменистой дороге пылища особенно не задерживается. Колонна слегка подтянулась. Крутые горные повороты вынудили водителей снизить скорость. Само собой уменьшился интервал движения. Сзади поджимали. Рустам наконец-то вспомнил про шлемофон.

– Богдан, спички дай, – заскрипело в наушниках.

– Если бы не спички, так бы и не надел? – Богдан достал из нагрудного кармана коробок и потянулся к механику.

Пришлось отстегнуться от питания шлемофона и, забросив автомат за плечо, выбраться из башни с ногами. Рустам протянул руку, взял спички, на долю секунды оглянулся и отвлекся от дороги.

Все произошло так быстро, что Богдан не успел даже испугаться.

В следующее мгновение, где-то совсем близко за поворотом рвануло. Вращаясь, как юла, оттуда вылетел здоровенный танковый каток. Описав нисходящую траекторию, он с глухим звоном ударился об огромный камень в реке и расколол его пополам. Не успел каток остановиться – застучали одиночные выстрелы. Впереди идущий БТР стал, как вкопанный.  Рустам едва не всадил ему в борт всей массой своей машины. Но все же среагировать успел.

У БМПшки тормоза не визжат, но если применяются внезапно, на скорости – она останавливается так, что аж корма на полметра подпрыгивает. Так оно и вышло. При торможении Рустам слегка подвернул штурвал влево. Если бы Богдан не держался правой рукой за люк – вылетел бы под гусянку, как пуля. Но все же толчок был настолько силен, что Белоград не удержался. Перелетев через ствол, цепляясь за ребристый щит ногтями, он все же сорвался с правого борта на дорогу. В полуметре от гусениц был невысокий обрыв, по которому инерция понесла сержанта к реке.

Пока катился вниз – больно впился в ребра затвор. Острые камни разорвали кожу на руках и ногах. Несколько раз ударился головой. Если бы не шлемофон – разбил бы. Но он почти не слышал боли. «Машина без оператора. Сожгут, как два пальца... Назад! Назад! Назад! Какой мудак!…» – ругал себя Богдан. Чтобы заглушить охвативший его ужас, Белоград заорал:

– Назад! Назад! Назад! На…аза…ад!

Где-то наверху застучали по броне пули. По его броне. Машинально Белоград поднял голову. Рустам, похоже, еще не понял, что сбросил с борта наводчика. Он захлопнул люк «по-походному» и, чтобы не подставлять машину неподвижной мишенью под прицел гранатомета, как бешеный, бросал ее то вперед, то назад. А места для маневра было совсем мало.

Тряхнув головой, Богдан вскочил на ноги, снова поднял глаза на машину и похолодел от ужаса и растерянности. На правом борту, под пулеметом болталась на проволоке граната. Все суставы словно парализовало. Как в кино, приблизился фокус, и сержант скорее понял, чем увидел – один конец проволоки был зафиксирован на борту, а второй переброшен через ствол пулемета и привязан за кольцо гранаты. Стоило повернуть башню и раздастся взрыв. В месте крепления пулемета оставался небольшой прикрытый только брезентом проем в башню. Если осколок попадет в выстрел, и сдетонирует боекомплект… Думать дальше было страшно. «Когда же он успел? – перед глазами выросла ухмыляющаяся рожа малишенка. – Еще увидимся зема!..»

Колонна начала отстреливаться. Загремели пушки, застучали пулеметы. Где-то впереди заработала «Шилка»* *(самоходная зенитная установка). Сухо застучали пулеметы. Тем временем душманы поняли, что одиноко стоящая фигура над рекой – едва ли не единственная удобная мишень. Остальные или укрылись под броней, или заняли позиции за своими машинами. Шквал мерзко жужжащих пуль уложил Белограда в камни. «На них непохоже. Стрелки у них отличные. По идее, должны были уже уложить, – подумал Богдан, – Но что же делать?» Еще одна попытка подняться закончилась с тем же результатом. Единственное, что ему удалось – перебросить тело под ближайший, достаточно надежный валун. Но до машины оставалось метров двадцать.

В следующую секунду он увидел, как Рустам на ходу открыл люк, который тут же засыпали брызги искр, высекаемых пулями. Похоже, со своего места он, не высовывая головы, увидел открытый люк на башне. Наверное, до него дошло, что командира нет на машине и стрелять некому. Тут же люк захлопнулся «по-боевому». «Так захлопнуться может только молодой. Зачем он это сделал?», – подумал Богдан.

Обычно, во время боя, люк или вообще не закрывали, или оставляли «по-походному» с маленькой щелкой, не фиксируя зажимы. Когда в броню попадает «коммулятивный», он прожигает в ней дырку и, нагнетая давление, загоняет внутрь весь свой заряд. Тогда детонирует боекомплект, и машина взрывается изнутри. Но, если люки не затягивать, давление просто вырвет их вместе с фиксаторами и, если выдержит боекомплект, – есть все шансы выжить. Да и простая мина, когда разрывается под местом водителя, вышибает его вместе с креслом и люком наружу, как катапультой. Конечно, сорвать башкой бронированный люк и лететь с ним метров …надцать – удовольствия мало. Но все же лучше, чем размазать мозги по потолку.

Выстрелов из гранатометов пока что не было. «Значит засада несерьезная, – подумал Белоград, – простая охрана мины. И все должно быстро закончиться». Шестым чувством Богдан понял: раз закрыл «по-боевому», значит – собирается оставить свое место и под броней пробраться в башню, чтобы открыть огонь из пушки самому. БМП замерла. «Так и есть, – подумал Богдан, – У меня не больше минуты. Добежать уже не успею. Да и не дадут». Граната замерла как раз под пулеметом. Богдан отчетливо видел кольцо с разжатыми усиками и тоненькую нитку проволоки, на которой повисла смертоносная железяка. Сейчас на этой нитке висела жизнь Рустама.

«Как она раньше не взорвалась? – подумал Богдан. – Остается только одно…» Приклад привычно улегся на плече, в прорези показалась граната вместе с растяжкой. Богдан снял с предохранителя на «одиночные» и перевел прицел на проволоку. Вот когда пригодился бы 7,62. «Какой идиот 5,45* *(калибры патронов в мм) в Афган без испытаний кинул?» – почему-то мелькнула мысль.

Рядом опять мерзко прожужжала пуля, заставив пригнуть голову и вжаться в камни еще сильнее. Где-то внизу в позвоночнике пробежал горячий поток. Богдан почувствовал, как там зашевелились какие-то нервы. Потом, после драки, это ощущение еще долго щекочет тебя изнутри. Он прекрасно понимал: если ты слышишь пулю, то это означает, что она уже прошла мимо и бояться ее уже поздно. Но какой герой выдержит этот звук?

Цевье мягко легло на ладонь, и Богдан снова прицелился: «Ну, давай, родной. Ты ж у меня лучший в батальоне, – прошептал он своему автомату, – Выручай! Ты и не такие цели брал. А тут совсем близко». Но лучший в батальоне АК-74 послал пулю даже выше башни. Богдан даже не смог заметить, куда попал. «И поправку не сделаешь. Наверное, когда падал – прицел сбился», – в отчаянии пронеслось в голове.

Обычно, чтобы поразить любую, самую сложную цель, на любом расстоянии, из любого, даже чужого оружия, ему требовалось сделать не более двух выстрелов. Первый, чтобы определить отклонение и сделать поправку, а второй уже «в яблочко». Но сейчас пуля ушла настолько высоко, что прицеливание просто утратило всякий смысл.

Богдан тихо завыл от отчаяния. Искать поправку было уже некогда. Переключив предохранитель на «автомат», Богдан нажал на спусковой крючок. Чтобы быстро определить отклонение, он принялся короткими очередями обстреливать собственную башню, прицеливаясь в различные точки машины.

На короткое мгновение из люка показалась затянутая в шлемофон голова Рустама. Обалдевшими глазами он посмотрел на командира, обстреливающего свою же машину, и спрятался в башню. Люк захлопнулся. «Он уже в башне. Может, поймет?» – обожгла короткая мысль. Последние в магазине патроны Богдан выпустил одной очередью.

Но Рустам решил, что Богдан свихнулся во время падения с кручи: «С хохлом потом разберемся. А сейчас, уроды, получайте!»

Рустам дрожащими руками вытащил из укладки выстрел, задержался на полсекунды, чтобы унять лихорадку и привести в порядок нервы, сделал короткий глубокий выдох и отправил снаряд в ствол. «Куда ж он досылатель засунул? – Рустам пошарил взглядом в башне и ничего не нашел. «Да хрен с ней, с деревяшкой. Как-нибудь не порежемся», – и, дослав выстрел ладонью, Мамедов захлопнул затвор. Прильнув к мягкой резинке прицела, он рванул рычаги. Башня, послушно заурчав, поползла влево…

…Срывая на своем пути приборы, взрывная волна ворвалась в башню. Поток раскаленных осколков нашел голову Рустама, проломил лобные кости и вырвал на затылке полчерепа вместе с обрывками шлемофона.

Боекомплект выдержал. Мощность взрыва явно не дотягивала до детонации выстрелов. А осколки по взрывателям снарядов не попали. Четырнадцатитонную машину лишь слегка качнуло. Серверный двигатель, подчиняясь уже мертвым рукам Рустама, потащил башню по кругу. Безжизненное тело, заливая машину фонтаном крови из разорванной сонной артерии, свалилось в проем между боевым и десантным отделением и заклинило поворот. Ствол замер. В предсмертной судороге руки еще раз дернулись, ладони выпустили штурвал и двигатель замолчал…

Богдан, до сих пор с надеждой на лучшее, немигающими, круглыми от ужаса глазами следивший за развитием событий, уронил голову на камень и забился в бессильной конвульсии. Откуда-то из груди вырвался отчаянный короткий вопль. Но парализованное ужасом горло оборвало его, превратив в нечеловеческий звериный хрип. В глазах стояли вспышка и сноп разлетающихся над башней осколков. Взрывная волна, оттолкнувшись от брони и унося вместе с частями искореженного прибора ночного видения обрывки брезента и антенны, ушла верх. Несмотря на близость взрыва, Богдана не задело. Только много позже он пожалел об этом.

Вскоре все замерло. Вполне удовлетворенные результатами засады, душманы рваной колонной потянулись в горы. Ответный огонь брони мог бы привести к необязательным потерям. Да и аэродром был совсем близко – километрах в сорока. Чтобы поднять вертушки и расстрелять засаду понадобилось бы от силы полчаса…

Задыхаясь от беззвучных рыданий, сержант неподвижно лежал на камнях.

– Вставай, мудак! – как сквозь туман, донеслось до Белограда.

– Встать, сержант! – заорал капитан во второй раз и ударил бойца ногой по ботинку.

Богдан даже фамилии не знал старшего колонны. Да и какое это имело для него значение? Скорее по привычке он подчинился и, сотрясаясь от всхлипываний, пряча глаза в камни, поднялся на негнущиеся, непослушные ноги. Сами собой по-предательски затряслись колени. Богдан снова едва не свалился.

– Утри сопли, чмошник… – зашипел капитан. – Сдать оружие и марш наверх!

– К машине! – словно вспомнив про устав, поправился капитан.

Богдан протянул автомат. Где-то в глубине души, как у всякого воина, когда руки лишаются привычной тяжести оружия, мелькнуло чувство беззащитности и ничтожности. Ничто кроме приказа и смерти не заставит опытного солдата в боевой обстановке даже на секунду выпустить автомат из рук.

Над командирским люком, тупо уставившись в башню, стояли трое.

«Рамадов. Сейчас начнется, – в голове у Богдана начали появляться первые связные мысли, – Они с Рустамом, кажется, с одной улицы». На соседних машинах замерло всякое движение. Белограду казалось, что сейчас весь мир смотрит на его позор.

Рамадов повернулся спиной к люку, опустился на башню и медленным безвольным движением стащил на глаза панаму. Его плечи затряслись. Панама выпала из руки водителя, и его взгляд замер на Белограде, только что, с видом побитой собаки, поднявшемся к машине. Правая рука Рамадова инстинктивно потянулась к предохранителю.

 

Белоград все понял: «Наверное, так и должно закончиться». 

 

Рамадов, глядя Богдану в глаза, начал медленно подниматься на ноги. Автомат взметнулся к поясу. Поднимающийся из обрыва следом капитан заметил это движение и в отчаянном рывке бросился на спину сержанту. Длинная, на полрожка, очередь разрезала установившуюся, было, тишину прямо над головой капитана. «Во, денек! – пронеслась у того мысль при падении под гусеницы, – Стрелял бы  короткими – не видать нам мамы».

Рамадов сквозь слезы уже не видел, куда стрелял. С последним патроном затвор замер. На плечах повисли земляки и уложили парня на броню. С огромным трудом они вырвали из рук Рамадова автомат и выбросили его в обрыв. На помощь прибежали солдаты с соседних машин. Несмотря на скромную конституцию Рамадова, с ним было непросто справиться.

– Дайте мне его. Это он. Дайте мне… Он стрелял в Рустама. Я видел! Это он… – хрипел Рамадов, пытаясь вырваться из цепких рук.

Бойцы стащили его с машины и уволокли за БТР.

– Закройте его в десант. Только гранаты оттуда уберите, – крикнул вдогонку капитан и, отряхнув с одежды пыль, забрался на машину.
– Сержант! Ко мне! – отдал он пересохшей глоткой команду, глядя в люк.

При виде безжизненного тела механика Богдан едва не потерял сознание. Осколки исполосовали Рустаму шею. Из ран еще вытекали остатки крови. Голова безвольно упала на грудь, открыв на обозрение содержимое черепа. Окуляр прицела разорвал Рустаму глазницу и торчал теперь с внутренней стороны, поблескивая никелированной поверхностью среди остатков мозга и крови. Второй глаз, выдавленный наружу, уставился в потолок. В воздухе стоял кисловатый запах пороховых газов и крови. Кровь была везде. С разбитого триплекса свисали волосы с кусками кожи, а на полу лежал изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…

Из оцепенения вывел капитан.

– Говорить можешь?

Богдан машинально кивнул.

– Рассказывай, сынок.

Но рассказ закончился слезами, так и не успев начаться.

– Ладно. Потом разберемся, – заключил капитан.

О том, чтобы этот мальчишка повел машину дальше, не могло быть и речи. А броня должна была выполнять боевую задачу. Капитан отдал распоряжение своему механику сесть за штурвал поврежденной БМП и увел Белограда на свою машину. Убирать в башне никто не стал. Тело Рустама перетащили в десантное отделение, и колонна, оставляя за собой устойчивый запах солярочной гари, отправилась дальше.

Из-за неприметной невысокой скалы, каких не счесть в горах Гиндукуша, совсем рядом с дорогой, вышел щупленький афганец. Злорадно улыбнувшись, он забросил на плечо доисторический ППШ, плюнул вслед затихающему за поворотом реву дизелей и направился в горы…

 

Глава двадцать вторая

 

Рота отсыпалась. Только по два человека от каждого отделения следили за входом в ущелье и тылами. С момента высадки прошло уже довольно много времени. Ребята уже порядком устали от наблюдения. Хотя это и не сравнимо с тем, что предстоит испытать в горах, но напряжение последних суток и немилосердная жара неминуемо должны были сказаться на физическом состоянии бойцов. Тем более, что прошлой ночью рота почти не отдыхала.

Создавалось впечатление, что душманы и не собирались прорываться через оцепление. Хотя они могли бы просочиться в горы и по своим, известным только им тропам. И, скорее всего, если они решатся на это, то так и сделают. Все равно, сколько бы пехоты не высадили на вершины, в горах за всем не уследишь. Только идиот пойдет через равнину, прямо под стволы «шурави». А моджахеды далеко не идиоты. В то же время, в то, что они не знали о предстоящей операции, ротный не верил. С того момента, как штабные планы начали обсуждаться вместе с афганцами, ни одна операция не прошла без эксцессов. С тех пор на его памяти не было ни одного благополучного рейда. Или подразделения приходили на пустое место, или попадали под шквальный огонь еще на пути следования.

Размышления прервал радист:

– Товарищ старший лейтенант, броня из бригады идет. Просят, чтобы мы  дымами обозначились.

Ротный отреагировал про себя:

– Ага... Щаз...с.

Дым из своего вещмешка достал связист. Всматриваясь через бинокль в склоны ущелья, Кузнецов все же заметил его возню:

– Я тебе команду давал!?

– Так, товарищ старший лейтенант, шарахнут же из всех стволов, если не обозначимся.

– Ты еще координаты наши в эфир выдай. Пусть сами нарисуются... сначала... С какой фермы вас набирают?.. Доярки...

Колонну, сопровождаемую стеной пыли, лязгающую гусеницами и ревущую дизелями, должно было быть и видно, и слышно за несколько километров. Пока что ротный никаких признаков приближения брони не наблюдал, и с постов аналогичных донесений не поступало. Обозначиться сейчас дымами решился бы разве что самоубийца. Такие действия допускались, только если броня находилась в пределах видимости. А пока что Кузнецов демаскировать роту не собирался, приказал:

– Всем боевая готовность! Усилить наблюдение за ущельем! Фланговым постам приготовить оранжевый дым! При появлении колонны немедленно доложить!

Звуковые волны в горах распространяются самым непостижимым образом. Поэтому колонна могла быть и за ближайшей горой, отражающей все звуки. Но на армейскую радиоволну могли выйти и моджахеды. А русский они тоже знают неплохо. Недаром же Советский Союз их полвека в своих вузах учил. На одном из недавних совещаний начпо говорил, что чуть ли не половина тех выпускников-афганцев теперь против шурави воюют. Если это они вышли на связь, демаскированную роту забросают минами в два счета. Но и от своих, если не успеешь обозначиться, пощады не жди. Таких случаев, сколько угодно. Броня может прийти потрепанная, а бойцы обозленные. С головных машин особенно бдительно следят за окрестностями. Пока бойцы в поисках дымов будут рыться в своих мешках, броня успеет развернуться и шарахнуть по роте из всех стволов.

 

 

 

Рева двигателей, как такового, он не услышал. Горное эхо разлагает все звуковые волны на составляющие и разбрасывает их по окрестным скалам самым непостижимым образом. Первым до слуха ротного докатился только лязг саперного трала и гусениц ведущего танка. Одновременно то же самое доложили с первого поста. Почти сразу же из-за горы появился и сам танк. Следом за ним двигался командирский БРДМ* *(боевая разведывательная десантная машина)

– Ну, слава Богу, дождались. Первый и шестой пост – оранжевый дым! – незамедлительно скомандовал Кузнецов. Теперь духи, даже если и засекут расположение роты, проявить себя не решатся.

Где-то за тем поворотом, откуда показалась колонна, Кунар круто заворачивал вправо, образуя прямо перед устьем ущелья широкую долину. Здесь, на этой естественной площадке, и предполагалось разместить броню. Не доезжая до ущелья, БРДМ резко принял вправо в направлении роты. За ним потянулась длиннющая змея колонны. Афганские грузовики, не останавливаясь, двинули дальше на Асадабад.

         Из БРДМа выпрыгнул капитан и протянул руку отдававшему честь Кузнецову:

– С прибытием нас. Как обстановка?

– Пока ни звука. Как добрались?

Капитан на секунду задумался, оценивая, как Кузнецов примет сообщение о гибели подчиненного.

– Могли бы и лучше…

Кузнецов уловил, что начальник колонны чего-то не договаривает. В голосе ротного почувствовались тревожные нотки:

– Потери?

– Да… Потери…. И у тебя…

Известие ошеломило. Каждый раз, когда он, волею обстоятельств, оставлял своих солдат без присмотра, у него зарождались и уже не покидали устойчивые плохие предчувствия. И каждый раз известие о потерях ранило в самую душу. К этому не привыкнешь…

Внезапно изменившимся голосом Кузнецов спросил:

– Кто?

Капитан не успел ответить. Кузнецов почувствовал движение за спиной. Из башни БРДМа выбрался Белоград. Безоружный он сел на башню и, пряча в песок полные слез глаза, принялся мять в руках панаму.

Ротный все понял:

– Рустам?

Белоград кивнул и уткнулся лицом в панаму. Его плечи затряслись крупной дрожью.

Чуть поодаль, возле левого десанта потрепанной командирской БМП, уже собрались бойцы. Минутой раньше, из люка механика-водителя выбрался незнакомый солдат, который и привлек всеобщее внимание. На немые вопросы, читающиеся на лицах подошедших бойцов третьей роты, он только кивнул в сторону кормы и отвернулся.

– Всем на посты! – рявкнул, приближаясь, ротный.

Солдаты, чуть помедлив, начали неохотно разбредаться. Подошел замполит.

Изувеченное тело лежало головой к выходу. Кузнецов даже не узнал Рустама. Он уже видел трупы своих солдат – уже не тошнило. Но Рустам это особый случай. Он давно и как-то незаметно вписался в небольшой коллектив отделения управления роты, став полноправным членом дружной боевой ячейки – экипажа командирской машины, как надежный механик, как отец двоих детей, готовящийся к скорому дембелю и оттого всегда находившийся в прекрасном расположении духа. Сейчас просто не верилось, что его больше не будет. Еще утром Кузнецов отдавал Рустаму распоряжение: погрузить в машину сигареты на всю роту. И сейчас перед ним лежало безжизненное тело с изуродованной головой.

«Что теперь родным сообщать? – при этой мысли в душе все опустилось. – У него же недавно второй сын родился. И зачем он только остался?… Кого теперь с ним к матери отправлять? Белинский с такой же миссией только из Калуги вернулся. Просил больше не посылать. Какой же умник придумал, что тело на родину должен сопровождать непосредственный командир погибшего?.. Чтобы дать возможность родным в глаза посмотреть? Или самому страшно?»

Невеселые мысли прервал капитан:

– Возьми, это автомат твоего Белограда.

– Что с Белоградом?

– Это и есть самое странное. Бойцы говорят, что видели, как он в твоего механика стрелял. Но я разобраться не успел. Некогда было. Узбеки чуть на месте его не убили. Может, они враждовали?

– Белоград с Рустамом? Не может быть. Они дружили.

– Рустам его как-то из-под обстрела раненого вытащил. Тебя еще не было, командир, – отозвался Белинский.

– Как это? Рустаму же не положено на операции ходить. Он же механик… Был, – немного помедлив, добавил Кузнецов.

– Это тот бой, в котором Стовба погиб. Тогда объемную бомбу летуны испытывали. А роту тоже желтуха покосила. Ты же видишь, что здесь творится с этими болячками. У нас и сейчас половина в госпиталях. А тогда от всего личного состава, вообще, двадцать семь человек осталось. В том числе двенадцать механиков. Пришлось половину из них тоже в горы взять. Еще и разделили нас в оцеплении. Вот тогда Белограда и зацепило. Пуля в грудь ему попала. Попала в пулемет и рикошетом в грудь. Там и застряла. Ему повезло еще, что плашмя. А так бы разворотило бы... Аист с четырьмя пацанами их прикрывать остался. Так и не вышли? Мы их только на следующий день нашли. Вернее, то, что от них осталось нашли. А Старостенок с Рустамом пять километров Белограда на горбу тащили. А духи тогда крепко наседали. Потом Рустам мне еще ложку свою простреленную показал. Она в кармане вещмешка лежала. Пуля ее разворотила, как розочку. А Старому каску прострелило. Ну, когда они Богдана тащили. Выходит, Рустама ложка спасла, а он Белограда. А теперь вот…

Ротный позвал Белограда:

– Рассказывай!

Богдан сбивчиво рассказал все, что произошло на дороге.

Только когда он закончил, Кузнецов сокрушенно проговорил:

– Ох Данко, Данко… Куда же ты смотрел?

У Богдана снова брызнули слезы:

– Он фотки показал. А там… Там Харьков, Полтава, троллейбусы…

– Троллейбусы, говоришь?.. Иди... к машине...

Белинский, глядя вслед Белограду, ударился в размышления:

– Ты не знаешь, какому подонку пришло в голову, что трупы матерям непосредственный командир доставлять должен?.. Когда я Сашку… Стовбу в Днепродзержинск сопровождал, его только родные встречали. А хоронили… Видел бы ты эти колонны… А глаза мамины… когда она просила цинк открыть, чтобы посмотреть на него… А что там было показывать?… Я не поеду больше. Хоть под трибунал отдавай меня, командир…

Кузнецов думал о другом:

– Ты лучше скажи, что с этим пацаном делать?

– Не знаю, Саня… Положено особистам его передать. А дальше… ты знаешь, что дальше будет – трибунал.

– Посадят.

– А если не докажет, что не он гранату бросил… по законам военного времени, хоть бы не вышка.

– Он сейчас хоть бы сам не застрелился, не то чтобы доказывать что-то. А сколько ему?

Белинский ненадолго задумался:

– Ты про возраст? Двадцать… недавно…

– Е…ма…е… На хрена мы его из клуба выдернули?..

– Помнишь, Ветлин говорил: что поэтов трогать нельзя? – напомнил замполит.

– У меня до сих пор его слова в ушах стоят.

– Вот и я помню. Это Сенека сказал: мы платим за каждый шаг по этой земле.

Суеверия только раздражали Кузнецова:

– Давай, еще ты мне накаркай тут… Помню… Только одно мне неясно: Белоград за что платит?

– А Стовба?.. Мистика какая-то... Тебе теперь отсрочка очередного звания светит.

– А у кого здесь?.. Тебе звездочка вовремя пришла?.. Что с пацаном делать?

– А что ты сделаешь? Ты ж не спрячешь его. Отдавать надо.

– Кому отдавать? Особисты в Асадабаде – липу духам суют.

– Второй батальон должен скоро появиться. Им ущелье прочесывать… вместе с афганцами. Думаю, особисты тоже подтянутся.

– Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! – вмешался связист.

– Колись, – ответил ротный, не поворачивая головы.

– Комбат на связи.

Ускоренным шагом Кузнецов направился к рации.

– Третий – первому! На приеме!

Через полминуты в наушниках раздался осипший от жажды голос комбата:

– Третий, вместе с «Васильками» – занять высоту 23-48! Сектор обстрела – южный склон 21-28 и проход между скалами. Занять высоту 21-28! Сектор обстрела прежний и ущелье с севера. Как принял?

«Васильками» кодировался минбат со своими трубами. Боеприпасы к ним распределялись по подразделению, которое сопровождает минометный расчет. «Васильки» это хорошо. Это неплохо – «Васильки»», – промычал про себя Кузнецов и повторил задание в микрофон.

Комбат добавил:

– Поторопись, Саша! Через эту дырку они уйти могут. Часть их уже прорвалась. Мои только хвост колонны засекли.

Кузнецов отложил микрофон и, скорее по привычке, ответил самому себе:

– Есть…

Ротный достал планшет. Как оказалось, вершина, на которую предстояло идти, была расположена на левом хребте ущелья, в нескольких километрах от настоящего расположения роты. Что помешало высадить там пост – одному Аллаху известно, но приказ отдается не для обсуждения. Тем более, что третьей роте с самого начала операции отводилась роль резервной, в распоряжении оперативного штаба. Но пока комбриг не прибыл, командовал комбат.

– Роту на построение! – распорядился Кузнецов.

Через пять минут бойцы неровным строем стояли перед ротным.

«Ну и бродяги, – отметил про себя Кузнецов, глядя на собравшуюся ватагу, – цыганская свадьба». Только здесь, в Афганистане, он столкнулся с таким бардаком в обмундировании бойцов. Неизменно перед каждым выходом на «боевые» проводился строевой смотр, на котором штабное начальство отмечало для себя наличие у личного состава всех, какие положено по уставу, атрибутов. А на саму операцию бойцы уже наряжались, как на цыганскую свадьбу – кто во что горазд. Солдаты самостоятельно, используя традиции землячества, добывали амуницию: маскхалаты, кроссовки, плав-жилеты, трехлитровые афганские фляги и прочую дребедень. В результате на операцию выходило боевое подразделение, напоминающее своим внешним видом скорее разбойничью шайку, чем строевую роту.

Никто на это безобразие особого внимания не обращал. Даже поощрялось. Несмотря на бытующее стойкое убеждение, что советский солдат может выдержать любые испытания, заставлять личный состав носить во время операции уставную х/б, представлялось равносильным иезуитскому истязанию. Тем более, что в горах каждый штык на счету, а каждый миллиграмм лишнего веса приносил бойцу массу страданий. Перед операцией, чтобы облегчить ношу, солдаты даже письма на броне оставляли.

В строю не хватало Белограда. Ротный поискал его глазами, но, не обнаружив на ближайших машинах, набрал уже в легкие воздух распорядиться, чтобы за ним сгоняли на командирскую машину. Как бы там ни было, а пока что Белоград числился в составе роты. Но ротного оборвал нарастающий свист. «Ни чего себе! – промелькнула мысль. – Мина!»

– Рота, воздух! – заорал Кузнецов во все горло и метнулся к ближайшей машине.

Команду можно было и не отдавать. Наученные печальным опытом бойцы и сами, не дожидаясь, когда мина обрушится на головы и разорвется тысячей раскаленных осколков, разбежались во все стороны. Следом за первой летело, как минимум, еще две.

Падая под брюхо командирского БРДМа, краем глаза Кузнецов заметил, как в люк механика-водителя двенадцатой машины вдвоем влетели Шамиль и Старостенок. В мгновение ока эти два гиганта умудрились, не выпуская из рук оружие, втиснуться под броню и захлопнуть за собой люк.

«Ого…! Какие мандраж чудеса делает. Там и одному-то тесновато», – отметил про себя ротный.

Еще через полсекунды, первая мина с оглушительным хлопком разорвалась метрах в тридцати. Из-за корпуса стоящей рядом БМПшки Кузнецов увидел только тучу взметнувшейся в воздух пыли. Через мгновение по броне застучали осколки. Ротный успел перебросить тело к дальнему от взрыва колесу. Снова рвануло. На этот раз значительно ближе. Настолько, что раскаленная волна пыли и песка захлестнула БРДМ, иссекая ротному кожу на лице и впиваясь в глаза. Третья мина разорвалась где-то у реки.

Отплевываясь и протирая глаза, Кузнецов поднял голову и от того, что увидел возле соседней машины, похолодел. В тридцати метрах стояла его БМП. Левый десант был открыт, а рядом с ним... Выплевывая зубы, пытался подняться с колен Белоград. К машине его тащил за волосы Халилов. В правой руке узбек сжимал рукоятку штык-ножа.

– Твою мать! – выругался ротный.

Одним рывком Кузнецов выкатился из-под БРДМ и под пронзительным свистом падающих мин бросился к бойцам:

– Халилов, стой! Стоя…ять!

Халилов уже поднял голову Белограда так, чтобы тот видел изуродованный труп Рустама. Похоже, Богдан и не собирался сопротивляться: руки безвольно повисли вдоль тела. Слезы вперемежку с кровью заливали его лицо. Юсуф уперся коленом в спину сержанта и оттянул ему голову назад. Открытая для удара шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Штык-нож уже взметнулся вверх.

Ротный явно не успевал. В отчаянном, безнадежном броске он закрыл глаза, чтобы не видеть, как парню перережут горло. Под ноги подвернулся булыжник. Кузнецов, утратив равновесие, рухнул на песок в метре от двери десанта. Уже утратив всякую надежду, он попытался вскочить и дотянуться до Халилова. Мощные удары под лопатку и, почти одновременно, в затылок повергли ротного наземь. Очередной взрыв накрыл его волной раскаленного воздуха и осколков.

Мина разорвалась на борту машины. Убить Рустама она уже не могла. А в правом отделении десанта с жалобным скрипом рухнула на пол гитара. Струнами на пулемет…

 

Глава двадцать третья

 

Конечно, лучше было бы дождаться приезда Богдана. Но сегодня Сан Саныч не смог отказать посетителям. Больной нужны были положительные эмоции. К тому же, попробуй не пусти. В больнице не скроешь от больных, что сегодня такой праздник – международный женский День. И хотя она была еще слаба, но невнимание со стороны близких, на фоне всеобщего праздничного настроения, только усугубило бы ее состояние. Розы красоты невиданной Валентина приняла, как и подобает – с легкой тенью презрения. Он уже привык – от нее всего, что угодно можно ожидать, она все равно сотворит все по-своему. И все же – своим звонить она ушла с улыбкой. Но ему настроение начали портить еще с утра.

Начмед ворвался в кабинет как печенег дикий. Следом за ним вошел, по всему видать, типчик с психикой уравновешенной совершенно и внешности неприметной абсолютно. Поздороваешься с таким на улице и через пол часа не вспомнишь, с кем встречался.

Федоренко навалился на стол своим чревом и выдал сакраментальное:

– Как!?

– Что, как? – на мгновение растерялся Сан Саныч.

– Ты представляешь, куда ты нас засандалил? И меня и главного, и... Как эта бумажка отсюда вышла? Как?

На стол из пухлой руки начмеда вывалился ядовито-фиолетового цвета бланк с едва различимым треугольным штампом в уголке.

– Васильич, может, Вы на нее посмотрите... сначала?

– Чего смотреть-то? Твоя подпись?.. Твоя?

Сан Саныч ждал этого «разгона». Но это было лучше, чем схватка с разъяренной Валентиной:

– Ну, моя, и что?

– А это главврач, да? Это, по-твоему, его подпись?

У Сан Саныча ни один нерв не дрогнул:

– Я не эксперт-лаборатория! Да, откуда мне знать?! Вы на больную посмотрите.

В разговор включился Лебедев:

– А что больная?

Вместо Сан Саныча вписался Федоренко:

– Да, встанет и побежит.

Сан Саныч не знал, как реагировать на вопросы незнакомца. Но, судя по всему, он имел вес, если сам начмед с больничного сорвался и впереди всех сюда прискакал.

– Да? А если не встанет? Вы с кого тогда спросите? – попытался возразить Сан Саныч.

Лебедев обратился к начмеду:

– А Вы как считаете?

Федоренко «взял стойку»:

– Где ее история болезни?

Сан Саныч с пренебрежением на грани отвращения бросил папку на стол перед начмедом и добавил:

– У нее, на фоне стресса, инсульт с гемиапарезом.

– Что у нее парализовано? – спросил Федоренко.

– Правая сторона. Она, после комы, еще людей не узнает. Племянника за своего сына признала. А сын в армии. Если до нее дойдет, что сын еще не вернулся, я ни за что не ручаюсь.

Лебедев ухватился за ниточку: «Значит, ты знал про этого парня, – он отошел к окну. – Выходит, и что бумажка будет липовая, знал». Он подошел к окну, чем заставил врача повернуться за ним следом и оттуда произнес:

– Скажите, пожалуйста: когда Вы в последний раз общались с Вашим главврачом?

Вопросы этого «товарища в штатском» начали уже «доставать». Сан Саныч не видел повода «прогибаться» перед ним.

– Вы меня извините, конечно, но мне кажется, Вам не мешало бы представиться, прежде чем меня допрашивать, – он постарался акцентировать на «допрашивать». – Если, конечно, Вам важно мое мнение как специалиста. Или я уже арестант?

Начмед сглотнул.

А Лебедев не ожидал такой храбрости: «А ты, парень, пайку в лагерях еще и не нюхал…» Все же, он достал свое удостоверение. И даже успел раскрыть его. Но тут же он забыл обо всем, зачем приехал в эту больницу. Взгляд его упал на пятно свежей шпатлевки на левом крыле доходяги-«жигуленка», который парковался у парапета «Приемного покоя».

Из автомобиля вышли двое. Лебедев рванул из того же кармана другое удостоверение, водительское: «Бережной Александр».

Ни Сан Саныч, ни начмед не поняли, что произошло с «товарищем в штатском». Не сказав ни слова, сломя голову, тот бросился к выходу из кабинета.

Сашка попросил обойти парадный вход. Окна роддома выходили прямо на «Приемный покой». Алексей ничего не понял но, пожав плечами, направился в обход, к «черному» ходу. Тот всегда был открыт.

Лебедев несся по лестничному маршу, забыв о всяких приличиях. В два прыжка он был уже на первом этаже. Здесь он постарался умерить пыл. Но все же, по коридору, ведущему к "Приемному покою", он направился ускоренным шагом.

Алексей, поднимался по лестнице «черного хода» первым. Он даже сообразить не успел: «Че это за мужик пронесся прямо перед носом как угорелый? Чуть ветром не сдуло…» Неврология была на втором этаже.

Уже у машины он перевел дух и набросился на старика, сидящего за рулем автомобиля:

– Где он?

– Кто, где? – опешил Наумыч.

– Хозяин этой машины.

– Так я хозяин.

Лебедев продемонстрировал права Бережного.

– А это тогда кто?

Наумыч «почернел». «Похоже, узнал, старикашка», – решил Лебедев.

– Сашка... это...

– Я вижу, что Сашка. Куда он делся?

– В неврологию побежал, у него...

Не дожидаясь дальнейших объяснений, Лебедев исчез в дверях "Приемного покоя». Не прошло и секунды, дверь снова распахнулась:

– В какую палату он пошел?

– Четвертую... – выдавил из себя Наумыч

Лебедев исчез.

– В интенсивку... – добавил старик и схватился за голову.

…Они постарались натянуть на лица праздничные маски. Только у Алексея не совсем получилось. Валентина приказала ему спрятать рожу за цветами и толкнула дверь интенсивки…

…Перепрыгивая сразу через две ступеньки, Лебедев достиг фойе второго этажа и ворвался в неврологию…

…Валентина, кусая губы, сидела на соседней кровати. У окна разместился Алексей. Оттуда ему было видно: совсем близко – от «Приемного покоя» и полсотни шагов не было, рожали детей. Папашки, какие помоложе, едва в сугробах не валялись. То ли от счастья, то ли от доз чрезмерных. Стоило только девченкам продемонстрировать в окне нового Человека(!). А публика повзрослее, повизгивая от умиления, реагировала не менее выразительно.

Лидия снова его не узнала. Она снова держала за руку своего сына:

– А Ира твоя давно уже к нам не заходит. Уже с полгода как… Ты еще не видел ее? А где папа, сынок? Он рассказал тебе, как они меня с Сашкой обманывали? Представляешь, и тетю Валю тоже. Никто не знал. Не надо было, сынок. Видишь, как оно получилось. А я еще на работе всем рассказываю: Армения... Армения...

…Лебедев едва не вырвал дверь вместе с петлями:

– Бережной!?

Рука Александра дрогнула. Он повернулся на голос. Лебедев довольно улыбнулся:

– Че онемел? Ведь это ты Александр Бережной? Или как? Права твои?

Первой опомнилась Валентина. Она бросилась к Лебедеву и толкнула его в грудь настолько сильно, что тот едва устоял на ногах:

– Кто Вас пустил сюда?!

– Спокойно, барышня, спокойно, – только и нашел, что сказать особист.

Едва справляясь с волнением, он попытался достать из внутреннего кармана удостоверение.

Валентина все пыталась вытолкать его в коридор:

– Кто Вам позволил?!

Слабеющий голос Лидии услышали все:

– Саша? Как... Бережной?

Лебедев еще не понял, что произошло:

– Меньше надо пить за рулем.

Валентина снова толкнула его в грудь:

– Да, пошел ты на хер отсюда...

Теперь она его увидела.

– Сашка?.. Мальчик мой... Вы опять меня обманываете?.. Вы опять меня обманываете... Где он!?

Валентина бросилась к сестре.

– Валя… И ты тоже... Что же вы все... делаете со мной?.. Как же вы?..

Ее голос начал прерываться частыми всхлипываниями. Она попыталась подняться, через секунду захрипела и, не в силах справиться с судорогами, упала на подушку.

Сан Саныч был уже на пороге интенсивки:

– Вон отсюда! Все! Пошли вон отсюда!..

…Тишину в холле неврологии нарушала только пожилая санитарка, грохочущая своими причандалами и снующая без конца из палаты в палату. Изредка из-за двери доносились короткие команды Сан Саныча:

– Адреналин!.. Кислород!.. – через минуту. – Дефибриллятор!

Валентина чернела на глазах. Из палаты, громко стуча каблуками, выбежала сестра. Обратно Наталья пронеслась мимо них, пряча глаза.

– Дефибриллятор, быстро!.. – и внезапно. – Да снимешь ты когда-нибудь свои копыта, или ты на дискотеке?!

По полу застучали сброшенные наспех туфли.

– Разряд!.. Руки!.. Разряд!.. Разряд!..

Валентина закусила кулаки. Больше в холле не услышали ни звука. Только пожилая санитарка еще раз громыхнула своим ведром возле ординаторской.

Дверь интесивки отворилась с тягучим скрипом. Не сказав ни слова, Сан Саныч снял свои запотевшие очки и, отвернувшись в сторону, ушел по коридору. Следом, прижимая к груди туфли с высокими по последнему писку моды каблуками, вышла Наталья. Стараясь не глядеть Валентине в глаза, она произнесла рассеянно:

– Тебе лучше не заходить туда... Извините... – и удалилась следом за врачами.

Заливаясь слезами, Валентина упала на пол…

 

 

 

 

 

 

Глава двадцатьчетвертая

 

Старостенок все видел не хуже ротного. Уже под броней он разминулся с Шамилем и пополз в левый десант. Отсюда, через триплекс, Старый и увидел, что происходило на командирской машине. Дан сидел на башне, как истукан. Разорвавшаяся невдалеке мина так и не вывела его из оцепенения. Уставившись коровьими глазами в ребристый щит машины, он перебирал дрожащими пальцами панаму.

«Во придурок!» – просипел Старостенок.

Не теряя времени, он рванул рычаг и толкнул плечом неповоротливую дверь десанта. В ту же секунду снаружи, совсем рядом, рвануло. Взрывной волной дверь, больно ударив в плечо, захлопнулась. Но хныкать было некогда. Он снова прильнул к триплексу. Снаружи события развивались совсем уж стремительно. На командирскую машину запрыгнул Халилов. Резким ударом ноги в висок он снес Богдана с брони, как муху и спрыгнул следом. Старостенок снова толкнул тяжеленную, полную солярки дверь и, забыв ее захлопнуть, побежал сквозь тучу пыли в сторону командирской машины.

Огибая БМП, чтобы не терять скорости, он схватился за кронштейн фары. Инерция едва не вырвала руку из сустава. Но то, что он увидел за машиной, заставило его заработать ногами еще быстрее. Впереди, в метре от Старостенка несся, спотыкаясь о камни, ротный. А за ним… Юсуф уже занес свой штык-нож над горлом Белограда.

Ротный окончательно потерял равновесие и рухнул в песок. Старостенок прыгнул ему на спину. Горный ботинок с победитовыми напайками на подошве впился командиру прямо под лопатку. Старый зацепил коленом голову ротного и в отчаянном броске дотянулся до руки узбека. Уже в полете, отработанным ударом, он вывернул штык-нож из пальцев Юсуфа. Нож полетел в песок.

«Слава Богу! Ну, бабай, разорву…» – успел подумать Старостенок при падении. В ту же секунду ужасный треск разорвал нарастающий над головой  вой...

Когда эта дрянь воет, полное впечатление, что она летит именно в твою голову. И настроена она таким образом, что после вылета из ствола взрыватель срабатывает при прикосновении к цели. Подсознательно у человека возникает непреодолимое желание спрятаться от нее куда угодно, лишь бы не слышать этого душераздирающего зловещего воя. Успокаиваешься только, когда заберешься под какую-нибудь машину. Обычно моджахеды пользовали противопехотные. Броню или кузов машины они не пробивают.

Ощущение реальности начало возвращаться к Старостенку благодаря свисту очередной мины. Сквозь шум в голове он услышал, что кто-то тащит его за ноги. Правда, как-то неловко и неравномерно. Оглянулся: Дан вцепился в правую, ротный тянул за левую. Подтянул правую. Белоград выпустил ботинок и по инерции, поднимая тучу пыли, свалился на песок. До них дошло, что очнулся. Вместе заползли под БМП. Под машиной, свернувшись в дугу, уже лежал Юсуф.

– Все целы? – заорал ротный, громче, чем того требовалось.

Похоже, ему тоже крепко по ушам досталось. Никто не ответил.

Кузнецов тронул за плечо Халилова:

– Ты как?

Юсуф закивал головой, не отрывая от ушей ладони. Ему попало больше всех.  Взрыв застал его стоящим в полный рост.

– Дубина… Я б тебе еще добавил, – заключил ротный.

Броня, тем временем, развернула стволы в сторону ущелья и открыла ответный огонь. Этот шквал мог бы землю в ад превратить. Богдан однажды наблюдал в Асадабаде, как сопка неделю горела после обстрела из всех стволов. Если б еще знать – куда стрелять. А так… Чистые «понты». Но иногда и это помогало. А скорее, у душманов мины заканчивались. Ты же не затащишь их в горы полтонны.

Сквозь грохот орудий прорвался отдаленный размеренный свист винтов. Приближались летуны. Душманы, похоже, тоже их заметили. Вертушки засекут огневую точку в пять минут. Обстрел прекратился.

Ротный выбрался из-под машины и заорал так, что и за рекой бы услышали:

– Рота, становись!

Пока солдаты собиралась, Кузнецов окончательно утвердился: «Белограда нужно брать с собой. Убьют парня. Как, пить дать: убьют, и особистов не дождется». И сейчас сержант, безоружный, слегка сторонясь шеренги на правом фланге, уставился пустыми глазами куда-то в песок под ногами замполита. «А что Халилов?» – мелькнуло у Кузнецова. Халилов стоял во второй шеренге. Стоял… Внезапно, его зашатало; он навалился на спину Бараева. Хотя солдата и поддержали, ротный решил его оставить:

– Халилов… – остаешься оператором 304-й машины. Пулеметный взвод следует за отделением управления. Белоград! – рота замерла в ожидании команды  Кузнецова. – Идешь головным пулеметного! Боекомплект, сухпай – на неделю!..

При поверхностном осмотре выяснилось, что люди не пострадали, если не считать слегка оглушенных участников потасовки. Но такие повреждения, когда недоставало половины личного состава, во внимание не принимались.

– Пять минут на сборы! Белоград! Берешь пулемет!

Кузнецов, наконец, заметил минометчиков. Только сейчас рядом с ними опустился на песок связист со своей рацией – один. Этот был от артбатареи.

– А летунов кто наводить будет?

– Говорят, тоже желтуха, справимся, – уверил Белинский.

– Всем по две мины! Разойдись!

 

 

 

Сборы не отняли много времени. Вещмешки упаковали еще в бригаде.  Оставалось захватить с собой только мины. Эти «железяки драные» крепились, обычно, лямками по бокам вещмешка. Старостенок проверил крепление каски. Он никогда ее не одевал. Но если она начнет болтаться и громыхать о мины – пытка «утренней прогулкой в горы» превратится в настоящее истязание. Занятый такими же минами Цымбал бросил с иронией:

– Она тебе надо, Старый?

– Хто спросыть, а в нас есть...

– Ты б еще бээмпэшку с собой захватил.

– Тю, турок, то ж не броня на довбэшку, – и добавил ласково. – То ж талисман.

 

 

 

Старостенок забросил мешок на плечи и направился в сторону ущелья. У Цымбала талисман был полегче. Он не расставался с открыткой с краснорожим и зубастым, как новогодний кролик Дедом Морозом на санях. Но колебался он не долго: бросился к десанту, нацепил на голову такую же только без дырки со стороны лба каску и побежал следом за Старым. 

 

Над аналогичной задачей ломал голову и Белоград. Он никак не мог решиться оставить тетрадь с надписью «Аист». Богдан устроил «поудобнее» гитару на сидушку, выволок из правого десанта пулемет и замер в нерешительности. Из левого ему предстояло достать вещмешок. А там был Рустам. Заметил ротный.

– Ваня… – и глядя замполиту в глаза, Кузнецов кивнул в сторону Белограда.

Белинский отодвинул сержанта в сторону и протянул руку за вещмешком:

– Твой? – и бросил мешок на песок.

Богдан смог только кивнуть головой и опустить глаза в песок.

– Догоняй…

Кроме Халилова ротный оставил на броне шестерых механиков и шесть операторов. Рваной колонной, преодолевая шаг за шагом истерзанную траками каменистую пустыню, обливаясь потом под лучами немилосердного чужого солнца, согнувшись под тяжестью вещмешков, рота направилась к подножию ближайшей горы. Следом потянулся расчет минбата.

Сразу за связистом потащил свой пулемет Белоград. С его вещмешка еще тянулись и капали в песок тяжелые сгустки… крови Рустама…

 

Глава двадцать пятая

 

Даже ближайший помощник командира, сам Фархад, не мог понять, что делает в отряде Мирзахан. Похоже, что и сам Тахир не знал этого достоверно. Мирзахан не входил ни в одно из подразделений. Он выполнял все обряды, но только отдельно от моджахедов, он трудился наравне со всеми,  но только в селении, беспрекословно выполнял все поручения, но только Тахира. Кроме того, чувствовалось, насколько гумандан-саиб дорожит им и доверяет ему. Фархад неоднократно замечал, что во время боевых операций Тахир отправлял Мирзахана с особыми, известными только ему заданиями. Более того, Фархад неоднократно замечал: при любой опасности этот таджик пропадал из поля зрения даже без распоряжения Тахира. Только однажды, когда Фархад осмелился доложить Тахиру об очередном исчезновении Мирзахана, гумандан-саиб проявил свое особое расположение к нему. Тогда, вместо того, чтобы дать распоряжение присмотреться к хитрому таджику, Тахир приказал помощнику заняться учетом боеприпасов. Фархад сделал предположение, что, скорее всего, Мирзахан выполняет обязанности казначея. Но почему настолько тайно, он не догадывался. В тоже время, создавалось впечатление, что Тахир сам зависим от Мирзахана. Слишком уж гумандан-саиб дорожил таджиком. И сейчас он не заметил, как выдал свое особое расположение к Мирзахану.

Уже третий раз за короткий переход в горы он вызывал на связь «девятого» и спрашивал коротко:

– Что?

Услышав такой же короткий ответ, Тахир, казалось, мрачнел, но ничего не говорил, а лишь приказывал продолжать движение. Только в четвертый раз лицо его прояснилось. А Тахир услышал:

– Девятый-седьмому: Дантес прошел контрольную точку…

 

 

 

…«Двадцатьчетверка» взлетела сразу же, как комбриг с особистом спрыгнули с борта. 

 

– Товарищ полковник...

Дантоев оборвал начштаба:

– Докладывай обстановку!

– Все готово... – мгновенно переключился Синельников.

– Авиация?

– Боевая готовность.

– Начальник артиллерии?..

– Здесь.

– Ну... тогда...

Двигатели боевых машин, изрыгая в воздух тучи солярочной гари, взревели как один большой закованный в металл зверь. Еще через пять минут, бронеколонна из урочища соединилась с колонной боевой техники из Асадабада и двинулась вглубь ущелья…

…Теперь Фархад узнал: кто это – «Девятый». Сейчас же Тахир и обозначил «девятого»:

– Все, Мирзахан, уходи к себе.

Фархад понял, что у Мирзахана есть свое логово. Но на размышления не оставил времени Тахир. Он протянул рацию помощнику и сделал заключение:

– Все, Дантес вошел в ущелье, – и тут же спросил. – Где он высадил своих солдат?

– Всего шесть вершин. Они думают, что заняли главные высоты.

– А что у тебя?

 

 

 

– Моджахеды уже на местах, гумандан-саиб...

Изучая планшет, Тахир, казалось, не услышал. Вместо ожидаемого распоряжения, он лишь оторвался от карты и проговорил задумчиво:

– Вас никто сюда не звал...

Фархад повторил:

– Все наши люди уже на местах.

– Странник не докладывал?

– Странник?

Тахир протянул руку за рацией…

…Оставалось только ждать, когда колонна достигнет базы в глубине ущелья. В который раз Дантоев отметил про себя, что это и есть самое тяжкое: ждать: «Сколько времени человек проводит в ожидании? Какую часть жизни? А ведь все чего-нибудь ждут. И всех нас кто-нибудь ждет…»

– Разрешите, товарищ полковник, – прервал размышления комбрига Озеров.

Дантоев видел: только что особист принимал доклад начальника колонны. И его мимика не выражала ничего хорошего: «С чего бы это?» Комбриг поощрительно кивнул.

– В третьей роте ЧП.

«Еще ни одна операция не проходила без ЧП… Началось…» – приготовился слушать Дантоев.

– Сержант механика расстрелял.

– Что за?.. Какой еще сержант?

– Сержант Белоград. Тот самый. Вы его должны помнить. Он еще пел тогда в клубе. Ну, когда Прима приезжала...

Дантоев бросил Синельникову:

– Где третья рота?..

…Кузнецов только вывел роту на хребет.

Богдан не привык к такой тяжести. Как только ни старался Белоград повернуть стопу, чтобы снизить нагрузку на связки, крутой склон горы с каждым шагом вызывал в подъеме голеностопа невыносимую боль. Возникало ощущение, будто в икры впивается тысяча раскаленных иголок. И к этой боли нельзя было привыкнуть.

Иногда, чтобы хоть немного облегчить эту пытку, Богдан менял направление с подъема к вершине на горизонтальное, поперек склону. Но долго так тоже не протянешь. Нагрузка при этом распределялась неравномерно. Одну ногу приходилось подгибать, перекладывая на нее всю тяжесть поклажи, а другую подтягивать. И тогда ненавистная гора, будто сопротивляясь покорению вражеской армией, все равно скоро брала свое. Через минуту такой ходьбы боль перемещалась с подъема голени на боковые связки. И тогда, казалось, с каждым шагом жилы лопаются от напряжения. «Хорошо еще, что не голые скалы. Хотя… Кто знает, где лучше ишачить?» – подумал Белоград.

Чтобы как-то отвлечься от боли, Богдан принялся мысленно подсчитывать общий вес груза за плечами. Пулемет при полном снаряжении весил одиннадцать с половиной килограммов. Почти в три раза больше автомата. Обычно Богдан брал с собой шестьсот патронов. Но то для автомата. И весят 5,45 чуть ли не в два раза меньше чем 7,62. Из автомата обычно стреляли одиночными. Все равно в цель идут только первые две пули из очереди, а остальные отдача отправляет выше. Пулемет же, при его скорострельности, требовал гораздо больше боеприпасов. Для пулемета этой нормы могло и не хватить. И так уже было.

В прошлом году Богдана уже переводили в пулеметчики. Белоград взял тогда два цинка патронов – восемьсот восемьдесят штук. Из них же набрал и ленту в двести патронов. А затем, через два дня, попали в такую переделку, что пришлось расстрелять все, до единого. На последней ленте пришлось уже экономить. И все равно не хватило. Благо отступили вовремя. Богдан снова пережил охватившее его тогда чувство страха. Пугало не то, что остался тогда без боеприпасов. Все равно бы его не оставили. Страшнее всего было признаться ротному, что отстрелял все и коробка пустая. Пулеметчик всегда оставался при отходе последним. Белограда покоробило от воспоминаний. Богдан так и шел тогда с пустым стволом последним, прислушиваясь к каждому шороху за спиной и боясь признаться командиру, что отстрелялся. Но обошлось – больше не стреляли.

Когда пришли на броню, Белоград первым делом бросился в десант и затолкал в вещмешок два цинка, даже не распечатывая. Только после этого мандраж прошел, нервишки угомонились; Богдан вскрыл еще один ящик патронов и начал уже спокойно набирать ленту. Броня тогда тронулась в путь, и Богдан, перебравшись наверх, продолжил набивать крабы патронами. Но усталость отобрала последние силы. Так и уснул там, намотав ремень пулемета на руку, чтобы не потерять на одном из ухабов, и умудрившись «упаковать» измученное тело между многочисленными крючками, тросами и завесами, которыми в изобилии оснащен кузов БМП. Напряжение последних суток отключило тогда напрочь. За весь шестичасовой путь до следующей остановки он так ни разу и не проснулся.

Очнулся, когда броня уже дотащилась до Тура-Буры* *(ущелье на границе с Пакистаном) . Здесь ротный не дал и минуты на сборы. Богдан так и не успел выпотрошить цинки. Так с ними и пошел на прочесывание. Проклял все на свете. Пачки с патронами можно было хоть уложить поудобнее. А эти чертовы цинки, общим весом в двадцать пять килограммов, все бока поотбивали. Что особо противно: все оказалось напрасно – за весь день ни одного выстрела не сделал. Похоже, душманов тогда предупредили. Зато на следующий день…

Горький колючий комок подступил к горлу. Воспаленные глаза отозвались сухой резью. На следующий день погиб взводный, а Богдана самого подстрелили. Если бы не Рустам – может, и добили бы. «Если бы не Рустам… Может, и не надо было. Уж лучше бы тогда меня…» – забилась в голове греховная мысль. Богдан попытался переключить внимание.

Назад на принято оглядываться. Но кто удержится от соблазна? Как всегда – оглянешься спустя пару часов, и не верится, что ты прошел все это своими ногами, да еще с таким грузом.

– Шевели маслаками, сука! – прошипел в спину Шамиль. Он тащил станину гранатомета позади Белограда.

Останавливаться нельзя. Даже, чтобы дух перевести, нельзя. Выбьешься из ритма движения колонны – остановок потребуется больше. Тогда: нарушишь строй, отстанешь от отделения, начнешь догонять, снова отставать – силы оставят за сутки. Но Богдан оглянулся, не замедляя шаг. Похоже, Шамиль искал повод. Чувствовал, что сейчас сержант не в состоянии ответить. Поэтому ротный и поставил его в колонне сразу за отделением управления. Но останавливаться, действительно, было нельзя. Белоград бросил взгляд на Бараева и замер как каменный.

– Ты че, жопа с ушами? – опешил Шамиль и тоже остановился.

Бойцы уже начали обходить их стороной. У Шамиля начали закипать нервы. Но Белоград смотрел ему за спину:

– Товарищ старший лейтенант! – постарался погромче выкрикнуть Богдан.

Ниже, пробиваясь через тучи пыли и песка вглубь ущелья, по узкой как горная тропа дороге продвигалась колонна бронетехники. А над дорогой…

Кузнецов оторвался от окуляров бинокля.

– Подходы есть? – спросил Белинский.

Ротный протянул оптику замполиту:

– На! Может, ты найдешь...

После минуты наблюдения Белинский отметил:

– А дорога с этих позиций, как на ладони. И вертушки тут особо не разгонятся…

– На карте эта фигня называется Тахтэ-Архат, – заметил ротный и тут же спросил. – Заметил кого-нибудь?

– Ни души... ни духов... ни… И подходов не видать. Может, со стороны ущелья. Проведать бы…

– Ты хочешь прогуляться туда?.. – ротный иронизировал.

– У нас другая задача.

О задаче напомнил комбат. Можаев будто почувствовал с расстояния в несколько километров – вызвал на связь. Кузнецов припал к микрофону:

– Третий на приеме.

– Что у тебя?.. – рация порядком искажала голос комбата.

– Тихо, как в раю... А у вас?

– А у нас – в квартире газ, – пробормотал Можаев в сторону и добавил в микрофон.– Как далеко до точки назначения?

Кузнецов еще не сложил планшет, но, вместо того, чтобы передать координаты, решил схохмить:

– Два лаптя по карте…

Можаев поддержал настроение ротного – бросил снисходительное:

– Не балуйся, сынок…

Кузнецов все же доложил координаты и сообщил о заранее подготовленных позициях противника, на которые они наткнулись.

– Не задерживайся, у тебя другое задание.

Можаев отметил про себя: «У Кузнецова вечно что-то происходит.  Магнитом он приключения к себе притягивает, что ли? Чисто – драгун царского полка потешного. Вот таким вот Денис Давыдов был. Где не появится – ЧП. А у нас – в квартире газ… Хоть бы пукнул какой душара…» Горы молчали. Броня уже была в ущелье, а Тахир себя не проявлял. «Может, и нет здесь никаких складов?» – засомневался Можаев.

Кузнецов не мог просто пройти мимо позиций над дорогой в ущелье, оборудованных явно противником. Тем более, что дорога из этого каменного мешка была видна как на ладони.

– Бараев!

– Я...аа... – отозвался боец совсем близко.

– Что означает Тахтэ-Архат на фарси?

– Тахтэ-Архат?.. – переспросил Шамиль и добавил после недолгого размышления, – Трон Архата какого-то…

– Да?.. Трон, говоришь?... Ну, тогда заряжай свою игрушку…– скомандовал Кузнецов. – Вдарим по трону феодализма пролетарским автоматическим гранатометом – АГС-17.

– Е…есть…

Рядом с Бараевым с глазами полными надежды лежал придавленный двумя лентами гранат Маслевич. Шамиль с угрозой в глазах кивнул ему, чтобы сгинул. Ленту в казенную часть гранатомета он вставил свою. АГС-17 страшное оружие. Бараеву хватило полминуты чтобы расстрелять огневые точки в каменном мешке. Когда внизу рассеялся дым, замполит сделал заключение:

– Ни души, все равно...

Ротный не стал рассусоливать:

– Рота подъем! Продолжать движение!

Мирзахан воздал хвалу Всевышнему. Он ушел из Тахтэ-Архат полчаса тому…

 

 

 

 

 

 

Глава двадцать шестая

 

 

 

 

 

 

Опасность впереди он почувствовал задолго до появления моджахедов. Но понять, что именно ждало его на тропе в ущелье Халчаян, Равиль так и не смог. Он устроился на камне поудобнее и попытался отключить сознание. Только так можно было узнать, что вызвало его опасения. Но тщетно, мысли о событиях последних дней снова и снова возвращали его к действительности: «Если бы не отказал автомат… сейчас мы шли бы вдвоем… А может, и Орхан один… Орхан нес мой шелк на выкуп Шамиры… Все равно она бы только рассмеялась… Одному Дионису известно, под каким бешенным верблюдом родилась эта девчонка… Нужно было перерезать глотку этому кяфиру прямо на машине… Тогда у Шалахшаха не было бы и меня… Племени нужны мужчины, а не головы кровников… А он не так уж и бдителен, этот Воин: чувство опасности у него так и не перебороло ностальгии по родным местам… Опасность ждет впереди… Ждет меня… Этот шакал торгует четками Орхана… Даже в Харькове они помогали ему согреться во время молитвы… Что там впереди?..» Но вернуть состояние покоя все не удавалось. Стоило ему попытаться остановить поток мыслей, видение сцены гибели брата все настойчивее и увереннее овладевало его сознанием.

Им оставалось только обойти тот злосчастный пост. Дальше была долина и тропа, которой они так часто возвращались в селение. Встречаться с людьми Тахира не входило в их планы. Калаши никогда не вмешивались в дела соседей. Никогда, со времен Искандера. Но эти невежды из отряда Тахира могли и не знать, с кем имеют дело.

Только племя калаши так и не склонило голову перед новым правителем. Да и не пытался Тахир. Слишком свежи предания. Всего год назад, только за попытку отобрать у пастухов пару овец и унизить гордое племя Шалахшах превратил отряд в полторы сотни штыков в стадо баранов, чем еще раз навеял благоговейный ужас перед «племенем магов».

Их отношения всегда ограничивались только мелкой торговлей. Но тому негодяю захотелось унизить гордое племя, чего не позволял себе никто со времен  легендарного полковника Лоуренса. С незапамятных времен, из поколения в поколение, калаши хранят предание о том, как этот англичанин кнутом и пряником  пытался объединить горцев под знаменем наместника Британии. К маленькому непокорному племени попытались применить кнут. Правивший тогда Шалахшах тоже был вынужден показать клыки. Гордое племя даже место поселения не сменило, даже на время в горы уходить не стали. Многочисленное и цветастое войско наместника, охваченное паническим ужасом, разбежалось после первой же попытки атаковать непокорных и едва не порешило собственных же полководцев. Наместник тогда навсегда зарекся беспокоить этот улей и под страхом смерти запретил своим визирям даже упоминать о том позорном демарше. Но люди приукрасили эту историю и разнесли ее в каждый дом. И до того племя калаши побаивались. Но эти события снова, на многие поколения, вселили уважение и мистический страх перед «племенем магов», как прозвали с незапамятных времен калашей.

И все же встречаться с наемниками Тахира на узкой тропинке ему не хотелось. Эти невежды могли и не знать, с кем имеют дело. С приходом шурави все сменилось под вечной луной.

Он так и не сумел понять, что ждет его впереди: «Может, сойти с тропы. Может, лучше пропустить чужаков. Но возвращаться придется слишком далеко…» Внезапно он понял другое: «Даже если это люди Тахира. Сейчас мы можем оказаться полезными друг другу. У него есть люди и оружие. А я знаю, как пройти через оцепление до самого логова Дантеса. И неизвестно: кто кому нужнее. Сейчас Тахир может помочь снова найти Воина. Тогда его люди не представляют опасности. Но я почувствовал опасность(?)…» Равиль решил идти дальше.

Уже через несколько шагов он понял, о чем предупреждала его интуиция. Впереди его ждал не менее грозный и не менее безжалостный противник. Рядом с этой опасностью люди Тахира казались мелкими шкодниками. Всего месяц назад здесь был довольно безопасный участок пути. Здесь можно было даже мула провести. Но сейчас…

Он ждал чего угодно, но только не этого. Равиля едва не сбросило в пропасть. Он только занес правую ногу для очередного шага – поток мельчайшего как горох гравия ринулся сверху. В мгновение ока опорная нога оказалась засыпанной по колено. А правая – правая так и зависла в воздухе. У Равиля на голове зашевелились волосы. Поставить правую ногу было некуда, а поток только усиливался. Равиль знал, что в таких ситуациях нельзя двигаться. Но нет в таком мощном потоке. К его ужасу, левую ногу уже понесло к обрыву. Уже падая на бок, он поднял голову, чтобы отыскать: за что бы зацепиться. Животный страх захлестнул сознание. Сверху, сквозь зловещий шорох осыпи, донеслись частые звуки глухих увесистых ударов. Оттуда мелкий гравий уже нес камни покрупнее, а за ними с нарастающей скоростью уже катились булыжники размером с верблюжью голову…

…Алихан шел впереди. Хотя заблудиться здесь было и невозможно, с тропы некуда было свернуть, но доверять Тэрлану он еще опасался.  Мальчишка был слишком молод, чтобы идти ведущим. «Одному Всевышнему известно, о чем думал Низари, когда решился в авангард отправить Тэрлана? Еще и месяца не прошло, как он прибыл в лагерь из Кандагара. Сколько их таких?.. – размышления прервал грохот камней за ближайшей скалой. – Что это?» Оба замерли. Валун в десятке-двух шагах впереди казался надежным укрытием. Не сговариваясь, оба ускорили шаг…

…До обрыва оставался метр-полтора. Равиль уже прощался с жизнью. Он уже видел себя лежащим с переломанными костями и разбитым черепом на дне ущелья. И все же Дионис не оставил его. Оставался метр-полтора, он заметил: на самом краю тропы поток гравия взметался над пропастью вверх. «Там уступ!..» – обожгло как в лихорадке. Оставался метр – одним ударом он вбил каблук в поток гравия и постарался выпрямить ногу. Через секунду ботинок уперся в препятствие.

Опора поначалу показалась надежной. Он даже успел поднять голову наверх. Но времени, чтобы перевести дыхание не было. Грохот сверху усиливался. Сверху на него неслись булыжники с верблюжью голову. Уступ под ногой сдвинулся: «Это такой же камень!..» Мелкий гравий ринулся под валун, который Равиль сорвал с места. Еще секунда и его тоже понесло бы в пропасть. Равиль в отчаянии оглянулся назад. Впереди на тропе была скала. До нее он не дошел несколько шагов.

Еще раз он бы такого маневра не повторил. Изогнувшись винтом, он умудрился оттолкнуться от уже уходящего из-под его ног валуна и выпрыгнуть над потоком. Еще в воздухе шестым чувством он понял, что теперь ему можно только на мгновение, только кончиками ботинок прикоснуться к потоку, чтобы сделать еще один толчок. Грохот булыжников с верблюжью голову донесся до его слуха уже, когда он укрылся под скалой. Суставы затрясло лихорадочной дрожью.

Продолжить свой путь он решился, только воздав хвалу Дионису. Но, не успел он и нескольких шагов сделать:

– Дриш! – прозвучало за спиной.

Ствол винтовки ударил в ребра, будто противник собирался проткнуть им сердце. Равиль замер: «Неужели я прошел еще не все испытания, что послали мне звезды».

Алихан и не догадывался, насколько опасен этот одинокий путник. Скорее всего, как ему казалось, он должен был оказаться пастухом какого-нибудь горного племени. Алихан всего лишь исполнял то, что должно в авангарде отряда, оттого и был так беспечен:

– Чидорасти* *(традиционное приветствие) , бача...

У Равиля отлегло на сердце. Отобрать у него кроме неисправного ППШ было нечего. А в голосе незнакомца не чувствовалось враждебности, скорее желание поразвлечься. Он ответил:

– Джануджорасти...

Но терять время он тоже не собирался. Кто знает, куда отведет его этот «добрый человек»… О том, что у него есть спутник Равиль и не догадывался. Чтобы отвлечь противника он протянул автомат влево и выронил его на камни. Ствол под ребром дрогнул. Для Равиля это послужило сигналом к действию: в мгновение ока он развернулся в другую сторону, чтобы пропустить ствол за спиной, схватил винтовку за цевье и повел вперед и вниз. Тэрлан и глазом не успел моргнуть. А Алихан поддался как на тренировке. Еще через полсекунды он окончательно утратил равновесие. Равиль, подталкивая в плечо, повел его по кругу. Дальнейшее никак не входило в планы Равиля. Он собирался только обезоружить бородача. А места на тропе оставалось слишком мало. Моджахед выпустил оружие, инерция понесла его к пропасти. Он еще раз кувыркнулся, в последней, отчаянной попытке схватился за ремень винтовки у антабки и повис над пропастью. Равиль еле успел зацепиться за приклад. Губить бородача не было необходимости, да и нельзя было. Его спутник уже не повторит ошибки товарища: он не подпустит к себе настолько близко.

А Тэрлан только сейчас вспомнил, что у него тоже есть оружие. Дрожа от страха, он промямлил первое, что пришло в голову:

– Стой... – затем выкрикнул. – Стой стрелять буду!

Равиль прорычал, едва справляясь с напряжением:

– Помоги... он костей не соберет.

Тэрлан растерялся еще больше.

– Тэрлан… ради Аллаха… – чуть не плача выдавил из себя Алихан.

Только после этого Тэрлан, бросился помогать Равилю. Чтобы вытащить Алихана, оставалось сделать последнее усилие. Бородач уже и ногу занес на тропу. Равиль вскочил, схватил свой ППШ и направил ствол в сторону моджахедов…

…Низари шел в нескольких шагах следом за немым Мошоллой. Черный цилиндр несли следом. После того как Тахир рассказал ему о предназначении этого «подарка» Низари приказал, чтобы его несли всегда в пределах видимости. Внезапно, Немой бросился под камень.

Но Равиль был начеку. От его внимания не ускользнуло приближение колонны моджахедов. Он дождался, когда ведущий заметит его, демонстративно, глядя в сторону валуна, за которым тот залег, снял с плеча винтовки Алихана и Тэрлана и вместе с ППШ отложил их в сторону…

Объяснения не отняли много времени.

– Почему я должен верить тебе? – спросил Низари после того, как выслушал, разоружившего его авангард путника.

Равиль ответил без единой нотки колебания:

– Ты мудрый человек, и ты видел: я сам пришел. А мог и обойти.

Глядя на путника, Низари, после некоторого раздумья, приказал:

– Пойдешь с Мошоллой... Пока что…

Зуммер рации отвлек его. Тахир вызывал «Странника».

– Странник, на приеме…

Саиб просил обозначиться на карте. Низари передал в эфир координаты своего отряда и отключился.

– Присмотришь за ним, – добавил он для Мошоллы…

 

Глава двадцать седьмая

 

Богдан постарался снова переключиться на подсчет груза за спиной: «Пулемет с патронами – 32-35 килограмм, жратвы на неделю – 10 кг, ракеты, гранаты, дымы – килограмм 5, две мины повесили по шесть кг, воды… Воды – всего две фляги. Если за неделю не попадется хотя бы лужа – хана», – подумал он. И никто не поделится.

Богдан вспомнил, как он, воспитанный на фильмах про «Молодую гвардию» и про Павку Корчагина, был поражен, когда на первой же операции раздал свою воду и потом с ним никто не поделился. Если бы замполит не напоил – сдох бы от жажды. Богдан тогда не пил уже сутки. Горло свело сухой судорогой так, что он с распухшим языком и прерывающимся дыханием уже не мог и слова произнести. А мешок, казалось, весил тонну. У замполита четырехлитровая плоская фляга была. Он-то и растолковал, что в горах боец превращается в дерьмо, если не подумает о себе самостоятельно. И если этого дерьма будет полная рота – то кто эту роту напоит и во что она превратится из боевого подразделения?

Только тогда Белоград и понял, почему в бригаде бойцы, все поголовно, правдами и неправдами лихорадочно «рожали» фляги. Воровали друг у друга, доставали через земляков, выменивали у афганцев на ложки, простыни, мыло. Только откуда у «молодого» в первые дни службы связи? На всю роту тогда было пять славян. Да и те – такие же «духи», как и он сам.

Богдан тогда выпросил на ПХД трехлитровую банку из-под какой-то дряни, да так и таскал ее на операции. Сколько эта банка доставила ему мучений?.. Она болталась в вещмешке, как чемодан без ручки. Ее, наполненную водой, при каждом шаге швыряло из стороны в сторону как гирю. Она вечно путалась в боеприпасах и сухпайке. Ее перед каждой операцией приходилось перематывать тряпьем, чтобы она не разбилась о гранату или ракету и не залила водой патроны. За тот месяц, что Богдан таскал эту банку, она превратилась в ненавистный предмет, вызывающий в его адрес потоки безжалостных издевательств и унизительных шуточек. Каждый раз, когда Богдан, путаясь в лямках вещмешка и тряпье, доставал ее, чтобы сделать глоток теплой, разящей затхлым болотом воды, полроты ржало над ним, как табун жеребцов.

А потом в ночном карауле он украл из какой-то машины возле офицерской столовой «пузатую» афганскую флягу. Позже, по совету «черпаков», Богдан выковырял из патрона пулю, заглушил гильзу с порохом под «холостой» и, прикрепив флягу к стволу, шарахнул из автомата внутрь. Флягу раздуло пороховыми газами до необъятных размеров, и Богдан тут же, следующим патроном, с неописуемым удовольствием расстрелял чертову банку вдребезги.

Белоград поднял взгляд на вершину. Оставалось метров тридцать. Там уже будет полегче. Последние метры – самые трудные. Сколько ни пытался Богдан себя заставить не считать расстояние до вершины, так ни разу и не сдержался. А ротный с десятком солдат уже перевалил на хребет и, не останавливаясь, продолжил путь. Как вдруг…

Самого выстрела никто не услышал.

Белоград почти уже совсем выбился из сил, когда высоко над головой зловеще прошуршала пуля. Сломя голову бойцы, уже одолевшие высоту, рванули назад. Рота, как по команде, рухнула наземь. Далеко позади по склону покатилась труба миномета. Следом за ней понесся минометчик. Выронил с перепугу. Теперь бедолаге придется спускаться вниз и тащить ее назад.

С небольшим запозданием, после серии отборных матов от Шамиля, на песок шлепнулся Маслевич. При падении сухо звякнула его винтовка. Ствол качнулся и уставился в Белограда. По спине пробежала мелкая дрожь. Богдан поднял глаза на снайпера и через пару секунд предложил:

– Ты бы ствол… убрал бы в сторону.

Маслевич молча подтянул винтовку за ремень. Его уже учили, что ствол, даже незаряженный, нельзя направлять на человека.

Наука парню доставалась нелегко.

Белоград со Старостенком в свое время, как могли, пытались помочь «душенку». Несколько раз они не давали узбекам забить земляка толпой и обеспечивали ему драку «сам на сам». С самого начала Мася заявил, что на гражданке был классным боксером. Но, когда доходило до дела,  накладывал в штаны и вполне справедливо получал по роже. Старый с Богданом видели в нем потенциального помощника. В палатках расположения конфликты между бойцами разных национальностей вспыхивали частенько. Тогда волей-неволей приходилось отбиваться. И вдвоем, если рядом не оказывалось Цымбала, во время этих стычек им крепко доставалось. Иногда помогал Рустам. Он неплохо знал каратэ и, несмотря на свою не выдающуюся фактуру, спуску не давал никому. Да и плевал Рустам на все законы землячества. Особенно в отношении Богдана. Белоград вспомнил неизвестно чью мудрость: «Мы в ответе за тех, кому спасли жизнь». Рустам всегда становился на сторону Богдана и Старого. Но помогало слабовато.

Как старики ни старались поддержать безвольного парня, Масю все равно клевали все, кому не лень. Да и как его не трогать. Всей своей внешностью он напрашивался на команду: «упор лежа принять!» С удивительным постоянством он появлялся пред светлые дембельские очи грязным, нечесаным и в мешковатой мабуте* (обмундирование).

Особенно ему доставалось от таких же, как и он, «духов», имевших счастье родиться узбеками или туркменами и опирающихся на поддержку многочисленных земляков. И сейчас кто-то из восточных братьев «повесил» на него ленту гранатомета килограммов на пятнадцать.

Задыхаясь от жары, пацан лежал на спине, придавленный набитой гранатами тяжеленной лентой. Его искаженное страданиями лицо изображало целую гамму мучений. Белоград понял, что боец теряет силы на глазах, а этот привал стал для него неожиданным спасением. Перекошенным от боли в груди ртом он пытался втянуть побольше спасительного кислорода в легкие и облегчить пытку. Но раскаленный воздух только еще сильнее высушивал бронхи.

– Ты варежку прикрой – легче станет, – посоветовал парню Богдан.

Боец только повернул к сержанту изможденное лицо и попытался сглотнуть не существующую слюну.

– Ты, правда, старайся рот не открывать. Влаги много теряешь. В горах нужно носом дышать. Иначе тебе и цистерны не хватит, – подсказал Белоград.

Мася кивнул головой, сомкнул челюсти и, позвякивая гранатами, полез в мешок за водой.

– Кто ж тебя нагрузил так, Масленок? – спросил с упреком Белоград.

– Тебе, какая разница? – пробормотал тот себе под нос и, злобно блеснув глазами, отвернулся в сторону.

Белоград сделал вид, что не услышал. Пацан еще не знает, что у стариков все чувства восприятия, в том числе и слух, к концу службы до уровня собачьих развиваются. Белоград понимал, что не в его положении устраивать сейчас разборки с молодыми. Самого чуть не убили. Да и наплевать уже было. В сознании давно уже застыла тупая мысль: «Кто знает, что лучше: свои порешат, или трибунал с позором расстреляет? Даже если срок дадут – узбеки в тюрьме пришьют. Какая разница? Если уже солобоны начали чмырить. Уж лучше раньше…» Богдан сделал вид, что не услышал. Но Маслевича услышал Шамиль…

Белоград не знал: радоваться неожиданному привалу или прятать голову под камни. Несмотря на то, что бойцам предписывалось по пути следования наблюдать за окрестностями и выявлять возможные огневые точки противника, на памяти Богдана еще не было такого случая, чтобы кто-нибудь засек моджахедов раньше, чем они открывали огонь. О каком наблюдении может идти речь при таких нагрузках, когда проклятый пятидесятикилограммовый мешок сутками вдавливает тебя в землю? По идее, боец должен бодренько шагать в гору, не глядя под ноги, гордо задрав голову, попутно рассматривая пейзажи и выискивая среди скал противника, чтобы при обнаружении такового обрушиться на него всей огневой мощью.  Но на практике… Ходить без помощи зрения Богдан за полтора года научился. Ноги уже самостоятельно выбирали надежную опору. Как будто за бесчисленное множество походов на ботинках глаза выросли. А вот узреть «духа» на расстоянии до километра так ни разу и не вышло. Да и попробуй его отыщи среди тысяч «разнящихся» как близнецы скал.

По опыту Богдан знал, что если стреляют, то по первому из тех, кто поднимается на вершину. Белограду до нее оставалось метров тридцать.

А впереди, как всегда, шел ротный. Будто сам на пулю напрашивался. А может, не хотел прослыть трусом в глазах собственных подчиненных. «Прикинь, как ему стремно каждый раз первым на перевал выходить и каждый раз пулю ждать?» – к самому себе мысленно обратился Богдан. Судя по всему, ротному опять повезло.

Похоже, выстрел был одиночный. Все затаили дыхание в ожидании развития событий. Никто наверху не заорал от боли и не завыл от отчаяния над убитым. Никто не звал санинструктора.

Богдан, лежа спиной на мешке, с облегчением сбросил опостылевшие лямки. Стараясь особенно не маячить, он переполз на спине ниже по склону и сложил ноги на вещмешок. Кровь отхлынула из разрывающихся от давления вен. Тупой пульсирующей болью отозвалась ссадина на виске – подарок Юсуфа. Но приятная истома, разливаясь по икрам и голеностопу, компенсировала. «Еще бы мабуту* *(в данном случае ботинки) снять, – подумал Богдан. – Но это уж совсем нахальство будет».

Справа, со стороны ущелья, его прикрывал увесистый валун. За ним гора обрывалась отвесной скалой. Опасаться оттуда неприятностей особенно было нечего. Да и не пулеметчика это дело – вести наблюдение за сектором обстрела. Этой железякой только «духов» распугивать. Тем более, что только самоубийца станет стрелять по колонне снизу, находясь, как на ладони, у противника. Огонь открыли с соседней высоты. Явно духи успели туда раньше. Теперь ротному предстояло выследить огневую точку и уничтожить противника.

Богдан прикрылся от солнца панамой и закрыл измученные напряжением последних суток глаза. Еще через мгновение усталость навалилась на все суставы, и сознание провалилось в пустоту:

 

 

 

«…Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка у двери с табличкой – "52" все та же – подплавленная коротким замыканием и пожелтевшая от времени. Рука не успела дотянуться до нее. Дверь отворилась сама…» За нею его всегда ждала мать… «Медленно и тяжело, будто полная солярки створка поползла в сторону... За нею единственным своим глазом, выдавленным наружу, уставился в потолок Рустам… В воздухе киселем повис кисловатый запах пороховых газов и крови. С разбитого триплекса – волосы с кусками кожи, а на полу – изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…»

Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом. Богдан вскочил. В глазах еще стояло ужасное видение…

Откуда-то с головы колонны донеслось:

– Белограда к командиру!

С неподдельным усилием Богдан поднял тело на непослушные ноги, подхватил пулемет и направился к вершине.

– Бегом, урод! – рявкнул на Белограда Шамиль.

– Пошел ты… на хер – не оборачиваясь к чеченцу, ответил сержант абсолютно индифферентно, чем вызвал у того прилив бессильной ярости.

– Ну, ты вернешься, хохол! Я тебе жопу порву! – прорычал он вслед удаляющемуся сержанту.

Но Белограду все это было уже безразлично. Лишь осознание того, что он еще кому-то здесь нужен, и ротный его зачем-то позвал, заставило Богдана внутренне собраться.

Наверху, не отрываясь от трубы, ротный искал на противоположной вершине огневую точку. За высотой, на которой роту застал обстрел, начинался хребет горного массива. Дальше гребень опускался метров на двести и плавно переходил в сопку пониже. За нею хребет снова делал поворот градусов до девяноста вправо и вырастал уже в гору, под стать, а то и выше той, на которой залегла рота. Скорее всего, оттуда и стреляли. Разделял их скалистый провал шириной до километра.

По идее, душман, или душманы тоже должны были вести наблюдение. Они ведь там окопались, чтобы не пустить роту дальше. Значит – тоже должны наблюдать. И тут уже – у кого глаз острее да рука вернее. Правда, они знали, откуда должны появиться шурави, а ротному предстояло их еще найти среди тысячи «разнящихся» как близнецы камней. И они имели еще одно бесспорное преимущество. Они были у себя дома. Им была до задницы эта жара.

Малиши говорили, что шурави принесли с собой мороз, что такого холода в Афганистане старики на своем веку не помнят. Правда, старики у них не старше сорока лет. Тем не менее, шурави жарились в Афганистане, как в аду на сковородке. И эта пытка продолжалась не полчаса, а, как минимум, полтора-два года: каждую секунду, с каждым вдохом обжигающего легкие раскаленного воздуха. Полтора-два года, если «духи» раньше дырку не просверлят. Моджахеды выросли в этих горах. Они знали здесь каждый камушек. Каждую тропинку. А в гору они шли с неутомимостью паровоза и с упрямством верблюда.

В батальоне все помнили, как в прошлом году, в затерянном среди скал дувале нашли истекающего кровью, но еще живого душмана. Как он ни просился и ни клялся, что он простой пастух, ему все равно не поверили. Он клялся, что даже не афганец, чем только рассмешил шурави. Никто даже мысли не допускал, что в районе боевых действий может оказаться заблудившийся крестьянин, да еще и с пулевым ранением. У него была навылет прострелена грудь. После обязательной процедуры избиения на него нагрузили ствол миномета и погнали в гору. Пока он шел, его подгоняли прикладами все кому не лень. А наверху ребята сняли с него трубу и пинками погнали назад, в хвост растянувшейся до самого подножия колонны. Там его снова нагрузили железом под самую завязку и тем же образом отправили наверх. Трижды он скатывался с горы и под неисчислимыми ударами, в мокром от крови халате, поднимался на вершину. Только зря он страдал. Все равно не выжил.

Когда моджахеды погнали батальон обратно, этого афганца, чтобы не возиться, бросили в одну из многочисленных в тех местах глухих пещер и забросали гранатами. Богдан в этот день гнал «духа» впереди себя и видел его глаза  перед той пещерой. Все равно его к Аллаху отправили и даже помолиться не дали. Нужно было уходить. И он все понял. Без лишних церемоний, прямо на его глазах бойцы начали вворачивать в гранаты запалы. Патронов уже не хватало. А они в горах нужнее гранат. Патронами ты не подпустишь к себе ближе, чем на полкилометра. А гранаты только мешали, как лишний груз. И пленный все понял. Никто даже не задумался, что перед ними живой человек. Его предстояло пустить в расход, сбросить, как ненужный балласт, чтобы не возиться. Он даже не плакал. Только попросил дать помолиться. Но нужно было уносить ноги…

…Богдан подполз к ротному. Кузнецов, похоже, чтобы не маячить в том месте, где его засекли, сместился ниже по склону. Постепенно, метр за метром ротный просматривал противоположную гору в снайперскую трубу. Чтобы не подставить голову под выстрел и открыть для осмотра новый сектор, он передвигался вперед по сантиметру. В таких ситуациях, чтобы не рисковать солдатами, ротный предпочитал отыскивать противника среди скал самостоятельно. Только после этого он отдавал или команду снайперу, или координаты артиллеристам.

Богдан опустился на живот и попытался, почему-то шепотом, доложить:

– Сержант Белоград по Вашему приказ…

Ротный оборвал, махнув на Белограда рукой:

– Че ты шепчешься, как котяра на гастролях? До него километр, не меньше.

Кузнецов повернулся к сержанту со шкодливой улыбочкой на лице.

Богдан знал, какой зловещий подтекст скрывался в этой улыбочке. Перед каждой переделкой, обещающей риск и кровь, нервишки растягивали лицо ротного в этой улыбочке.

– А снайпер где? Я че не сказал, что ли?

Рассеянность Кузнецова тоже аналогичный признак.

Белоград смущенно пожал плечами. Отозвался замполит:

– Маслевича – к командиру!

Ротный поморщился – этого мальчишку подставлять под снайпера противника было никак нельзя. Через пару минут Маслевич подполз к ротному и тоже шепотом принялся докладывать. Богдан отметил про себя, что гранат на нем уже не было. Впрочем, вещмешка тоже.

– Отдай Белограду винтовку, – распорядился ротный.

 

Кузнецов ценил сержанта за непревзойденную меткость. Хотя тот и не обучался специально, но школу прошел солидную. В учебке из его взвода сделали для Московской комиссии показательное подразделение. Ребята и спали в окопах на стрельбище. Взвод так натаскали, что любой из его бойцов попадал из любого вида оружия, из любого положения в любую цель, на бегу, в падении, с пояса… 

 

– Так, Богдан. Верхний сектор дели еще на десять, – приказал Кузнецов, передавая трубу.

Белоград знал, что нужно разделить противоположный склон на десять равных секторов и в первом сверху искать цель. Труба у ротного была уникальная. Наши полевые бинокли и рядом не валялись. На расстоянии километра любая мельчайшая деталь просматривалась, как в телевизоре. Где он ее раздобыл, никто не знал. Считалось, что трофейная.

– Четвертый в первом, на горизонте склона, – подсказал старлей.

Богдан молча кивнул, подполз на рубеж, где остался мокрый от пота след командира и, не поднимая головы, вжимаясь в песок всем телом, принялся исследовать сектор.

Через пару минут в окуляре показался выложенный из желтого камня бруствер. Он особенно откровенно выделялся на фоне местами покрытой мхом горы. Богдан сделал вывод: «Значит это не шальная пуля, значит – ждали». Ни один опытный стрелок так себя демаскировать не станет. Для укрытия вполне достаточно естественных нор. Они тоже выделялись на общем фоне выжженными на солнце камнями. А такие «доты» обычно сооружают для отвода глаз, в расчете на шурави-тупорылого. А раз сооружают – значит, ждут именно здесь.

– Замануху нашел? – спросил ротный.

Кузнецов тоже понимал, что противостоят им хитрецы редкие.

Белоград снова кивнул.

– Значит, он где-то рядом. Ищи! Другой склон я уже просмотрел. Там ничего подобного нет.

…В таком случае, располагаться на другой стороне склона стрелку тоже не было резона. Иначе, зачем отвлекать внимание? Наблюдатель эту ложную позицию с противоположной стороны мог и не видеть. А на самой вершине только полный идиот уляжется. Белоград понял: «Значит – он где-то здесь». В принципе, их, может быть, и целый отряд за скалами лежит. Но за сектором обстрела обязательно должен был наблюдать хотя бы один из них. Хотя бы периодически, хотя бы поочередно, кто-то из них должен был высовывать голову. Вот эту голову и предстояло найти Богдану.

Белоград принялся осматривать вероятные огневые точки. «Сам черт ногу сломит!» – выругался Богдан про себя. Их было такое невероятное множество. Но, в принципе, многие отсекались по различным признакам. Белоград снова принялся соображать. «Стрелку необходимо видеть весь сектор обстрела. Иначе, на хрена он там нужен? У него должны быть удобные пути смены позиции и отступления. Иначе накроют после пары выстрелов. Стрелять он должен так, чтобы пламя из ствола видел только тот, в кого летит пуля. После каждого выстрела он должен быстро убрать ствол, чтобы не засекли. Хотя и не обязательно, но желательно… У него должно быть достаточно места, чтобы улечься и разложить боеприпасы. И его, тварюгу, должно быть не видно!» – уже совсем отчаянно взвыло сознание.

«С такими нервами на охоту не выходят», – Богдан оторвался от окуляра и попытался успокоиться.

– Что? – спросил Кузнецов.

Богдан отрицательно покачал головой, прикрыл усталые пересохшие глаза и уткнулся лицом в песок.

– Сахар и воду, быстро! – скомандовал ротный и, не оглядываясь, протянул руку назад.

Сладкое должно было снять напряжение в глазных нервах, а вода встряхнуть кровообращение. Через минуту кубик рафинада и флягу передал замполит.

– Грызи! – скомандовал Кузнецов.

Белоград послушно захрустел кубиком сахара, запил крупными глотками и снова прикрыл веки. От сладкого заныли разбитые челюсти. Возможно, именно эта боль и привела в чувства. В глазах прояснилось, на роговице появилась слеза.

Богдан переполз на прежнее место и снова поднял трубу. Камешек за камешком он рассматривал вершину напротив. Вода и сахар сделали свое дело. Мозги заработали более интенсивно.

Неподходящие позиции отсеивались сразу же, на интуитивном уровне. Наконец, минут через десять наблюдения, ему удалось выявить три вероятные огневые точки, подходящие по всем признакам. Теперь предстояло вычислить там следы пребывания стрелка. А вот этого-то и не наблюдалось. Что-что, а маскироваться они умели. Оставалось периодически просматривать все три. На каждой из них Белоград останавливался на пару минут и переходил к следующей. Интуиция подсказывала, что неприятностей нужно ждать на средней. Но, никогда до конца не доверяя этой капризной даме, Богдан осматривал все.

«Нигде и травинка не шелохнется… Стоп! Травинка, говоришь? – Богдан вернул трубу на вторую точку. – Интуиции нужно иногда и доверять».

Откуда мальчишке было знать, что подсознание, подчиняясь поставленной задаче, учитывает те факторы, которые человек своими несовершенными органами восприятия или не замечает, или даже не подозревает об их существовании.

– Есть, сука! – не сдержался Белоград и расплылся в щербатой улыбке.

Ротный подтянулся на рубеж:

– Где?

– Сектор один-три, товарищ старший лейтенант.

Кузнецов взялся за трубу. Пока сам не удостоверится – раскрывать своего снайпера он не станет.

– С чего ты взял?

– А Вы присмотритесь, товарищ старший лейтенант. Этот ублюдок сверху камень уложил, как бы на бруствер.

– С чего ты взял? Камень, как камень. Лежит себе, ничего не просит. С чего ты…

– На нем мох с южной стороны. А рядом, в метре от позиции, пятно желтое на земле, а вокруг тоже мох. Оттуда он его и поднял.

– Откуда здесь мох, Дан?

– Ну, не мох. Ну, выцвел камень на солнце. Да какая разница? Главное, что этот камень лежал этим пятном вниз, может, лет триста. А теперь – вот...

– Ни хрена себе, душара! Ну ты и «Чингачгук-Зоркий сокол»… Давай, Белоград! На тебя вся страна смотрит. А я пока артиллерию озадачу. Радиста ко мне!

По идее, предстояло снять стрелка и обработать высоту гаубицами, или вертолетами. И только затем можно было предпринять попытку дальнейшего продвижения. Белоград уже подтягивал СВД-шку.

– Она хоть пристреляна? – спросил он у Маслевича, пристегивая к винтовке трубу прицела.

– Я сам пристрелял, – заверил Кузнецов, не отрываясь от окуляра.

– А душара непоседливый. Не сидится ему. Ствол выставил, дурачок, – добавил ротный после паузы.

Высидеть несколько часов без движения – дорогого стоит. Любой, самый опытный снайпер – тоже человек, тоже не деревянный.

– Ни фига-ся… Таких ископаемых динозавров я только в музее видел. Где ж он патроны к нему берет?

Последняя фраза ротного обожгла Богдана, как огнем. В прицел СВД таких подробностей Белоград бы не увидел. Он вырвал трубу из рук командира. У того просто челюсть отвисла от такой бесцеремонности.

От увиденного у Богдана кровь в венах закипела. Из-за камня на позиции противника, выглядывая самым краешком, торчал массивный ствол, зашитый в тяжелый отполированный до белого радиатор. «Точно – ППШ», – обожгла короткая мысль…

 

 

 

 

 

 

 

Глава двадцать восьмая

 

 

 

 

Отряд разделился еще у подножия этой горы. Большую часть своих людей Низари отправил в сторону базы. Их задача была проста: занять вершину и держать шурави, пока он во главе ударной группы не достигнет Тахтэ-Архат. Разглядывая соседнюю гору в бинокль, Низари отметил, что его ударная группа продвигается медленнее. Сказывался груз.

Выстрел прозвучал как гром среди ясного неба. Моджахеды бросились к вершине без команды. Уже через минуту большинство моджахедов отряда «зарылись» в камень на вершине и ее склонах. Что бы там ни было впереди, но лучше занять позиции заблаговременно.

Равиль отметил про себя уровень подготовки правоверных. Позиции они выбирали безупречно. Правда, это было и несложно. Склоны этой вершины сплошь были усеяны многочисленными пещерами, будто фантастических размеров червяк гору попортил. К тому же, похоже было, что здесь уже держали оборону. Равиль нашел сразу несколько заранее подготовленных огневых точек. В одну из таких, в ближайшую, он и втиснулся.

Рядом рухнул на камни черный цилиндр. У Низари все похолодело внутри. Цилиндр едва не покатился. Благо его успели зафиксировать. Но правоверные явно уже намаялись с ним возиться.

– Кто стрелял?!

Низари принялся осматриваться в поисках Мошоллы. Помощник уже вел к нему парня из авангарда. Тот явно испытывал гордость за свой поступок. Низари решил подыграть молодому моджахеду:

– Это ты первым заметил шурави?

Довольный собой Тэрлан ответил:

– Я, хурматли.

Низари изрядно удивился:

– Ты узбек, хурматли?..

Тэрлан растянул улыбку еще шире. Тон командира не предвещал ничего плохого. Но внезапно Низари угрожающе свел брови:

– Язык длиной в один сун вредит телу длиной пять сяку.

Он многозначительно посмотрел на Мошоллу. Немой понимал своего командира без слов. Резкой подсечкой он сбил с ног Тэрлана, отобрал у него винтовку и подтащил за шиворот ближе к Низари. Тяжелый кованый ботинок опустился Тэрлану на щеку. Низари постарался покрепче прижать голову мальчишки к камням:

– Тебе команду давали, собака?

Не дожидаясь ответа, он повернулся к Мошолле, чтобы немой видел, что ему говорят:

– Скажи Мошолла: как этот щенок снова оказался в авангарде?

Мошолла не отреагировал. Брезгливо, будто стряхивая с ноги скорпиона, Низари толкнул голову Тэрлана в сторону:

– Дай ему ДШК. Пусть верблюдом потренируется.

Мошолла рывком поднял Тэрлана на ноги и толкнул прочь от командира. В руках Низари появилась рация. О демаскировке группы, хочешь – не хочешь, а докладывать было нужно.

– Седьмой – Страннику...

Когда Тахир услышал, что произошло, он взревел в рацию:

– Сколько их?.. Ты даже не знаешь, сколько их и решился проявить себя?

Низари не стал оправдываться:

– Скорее всего, они шли сюда.

– Пропусти их!

– Но отсюда моих людей на соседней вершине видно...

Тахир едва справлялся с гневом:

– Оставь часть своих людей и по южному подножию обходи источник. У них другого пути нет, только через источник. Пусть идут, пусть только тропу освободят. Иначе, они тебя на контрольную точку не пустят. Как принял, Странник?..

– Принял...

– И скажи своим людям: вершину пусть не отдают, но пока ты не выйдешь на тропу – ни одного выстрела.

– А Вахед?

– Отправь к источнику человека. Самого легкого в походе…

Низари начинал уже раздражать: «Чем они там за перевалом думали, когда отправляли ко мне этого далай-ламу? Как ему вообще целый отряд доверили?»

Но приходилось терпеть. Они никогда не ладили. Даже после трагедии в Тура Буре не ладили. Маски взаимного уважения, которые они натягивали на лица при встрече, были насквозь изъедены червоточинами неприязни. Оттого и разделили их после курса подготовки. Тахир отправился в Нангархар, а Низари остался возиться с новичками. И вот теперь их снова свели вместе. Утешало только то, что по окончанию операции Низари со своим войском уберется обратно.

 

 

 

 

 

 

 

Глава двадцать девятая

 

 

 

 

Смесь жажды мести за Рустама, ненависти за позор и унижение, за растерзанное будущее, за рогатые троллейбусы и поливаемые майским дождем девятиэтажки, которых ему больше никогда не видеть, за маму и родных, которые никогда его не дождутся, бурлили в нем, переворачивая все естество. Сами собой навернулись слезы. Руки затряслись, как у алкоголика. У Богдана не осталось сомнений – за тем бруствером был его личный враг. Перед глазами стояла ненавистная ухмыляющаяся рожа, а в ушах звенела фраза: «Увидимся, зема!» Губы окрасила тоненькая струйка крови. Подпрыгнувшее давление погнало ее через разбитые десны.

 

Ротный, ошарашенный столь разительной переменой в состоянии сержанта, спросил с опасением: 

 

– Ты че, сержант?

– Это он, товарищ старший лейтенант!

– То есть?

Белоград отвернулся, чтобы спрятать глаза. Тут же ротный вспомнил рассказ сержанта о происшествии на дороге и понял все без слов.

– Не может быть. Иди ты… Откуда ты …?

– У него ППШ был.

– Иди ты…

Ротный переварил известие и тут же спохватился:

– Погодь, погодь… Не спеши, не спеши.

Белоград поднял голову и с идиотской улыбочкой уставился на командира. Ротный только сейчас понял, что Белограду сейчас любые распоряжения «до Фени». Фактически он уже вживался в роль то ли покойника, то ли зэка. И в горы вместе с ротой пошел, как тупое животное, следуя привычке подчиняться. Но сейчас этот внезапно повзрослевший мальчик скорее смахивал на раненого зверя, которому неосторожный охотник дал единственный шанс вцепиться ему в глотку. Кузнецов понял, что за этот шанс Белоград точно так же перегрызет горло любому, кто встанет на его пути.

– Ты успокойся, – старлей понизил голос, чтобы доверительных ноток не услышали остальные подчиненные.

Сейчас Кузнецов хотел помочь парню, но как, еще и сам не знал. Единственное, что он явственно понимал, так это то, что судьба дает шанс Белограду и этот шанс нужно использовать. Интуиция подсказывала ротному, что спешить сейчас нельзя.

– Ты вот что… Я понимаю, Богдан, что у тебя в душе творится…

Белоград внутренне собрался. Ротный никогда не обращался к нему так непривычно по-свойски – по имени.

Кузнецов заметил, что сумел отвлечь Белограда и продолжил:

– Давай поразмыслим. Смотри-ка… Он – единственный, кто может рассказать все трибуналу. Соображаешь? Его нельзя убивать. Он живой нам нужен. А расскажет он, ты ж понимаешь, все, что нужно нам. Я так особистов озадачу… Богдан, подумай… Это твой шанс… Его нельзя мочить…

Идея развивалась в сознании старлея по мере того, как он ее излагал. Он и сам так разволновался, что забыл о необходимости соблюдения дистанции с подчиненным. Тем более, что подчиненным сержант оставался только до конца этой операции. А там: парня уведут особисты, возьмут показания у комсостава, характеристики на военного преступника – бывшего сержанта и бывшего кавалера «Красной звезды» Богдана Белограда, и поминай, как звали.

Богдан, изобразив процесс осмысления, через секунду произнес:

– А Рустам?

Вмешался Белинский:

 

 

 

– Знаешь, Дан, есть поговорка такая иранская: все мы приходим в одно и то же место.

Кузнецов продолжил:

– Такого как Рустам больше не будет, конечно. И за него ты еще ответишь. Ничего в этой жизни не проходит бесследно.

– Один мудрый человек сказал: мы платим за каждый шаг по этой планете, – утвердительно качая головой, поддержал Белинский.

 

 

 

– Рустама жаль, конечно. Только его не вернешь уже. Рустам уже на небесах, а тебе еще жить нужно, – добавил Кузнецов.

– А мы за что платим?!… И где мне жить!? Меня на свободе чуть свои не убили! – едва не закричал на командира Белоград.

Ротный вскипел:

– Баран, бл…! В тюрьме тоже люди сидят. И если мы его живым возьмем – статья совсем другая. Преступная халатность – не убийство. И сидеть будешь в Украине. Там тебя никто не тронет. И то, если будешь… Я все сделаю. Китаев за меня до главкома дойдет. Или ты хочешь, чтобы его смерть так и осталась на тебе? Или так оно и есть???...

Белоград прекрасно понимал, что ротный все же верит ему и последней фразой «берет его на пушку».

– Что я должен сделать? – после короткой паузы, уже спокойнее произнес Белоград.

К тому времени план у Кузнецова уже вполне созрел.

– Я понимаю… Мои приказы тебе… Но кроме тебя, его никто так не снимет. Так что… Все в твоих руках. Ты должен снять его так, чтобы он не мог больше ни отстреливаться, ни уйти. Но должен остаться жить. Прострели ему, что хочешь. Но так, чтобы через два часа мы его живым взяли.

– А если он не один? Они ж тоже трупы не оставляют. А раненых – тем более.

– Если не один – мочи всех, кто попробует к нему подползти. А мы тем временем высоту возьмем. Ты здесь останешься. Мочи всех, кто башку высунет.

Богдан понял все по-своему: сейчас командир собирался ради него подставить под пули всю роту. Про себя он подумал: «А если их там десятка два? Пацанов на полпути порешат. И как потом жить?..»

Кузнецов будто прочитал его мысли:

– За ребят не переживай. Никто их под стволы ради тебя не поведет. Я все равно высоту гаубицами обработаю. А там уж – как тебе повезет. Если его не разорвет в куски – считай, ты счастливчик.

При последних словах командира Белоград печально улыбнулся.

Ротный на эту ухмылку отозвался:

– Если его судьба привела на эту сопку, под твой прицел – это уже твоя удача. Хотя… Кто знает, кому больше повезло: нам или Рустаму?

Пока ротный рассуждал, Белоград занимался винтовкой. Оттянул затвор – из казенки уже торчала гильза патрона. «Молодец, Масленок. Держит винта заряженным». Отстегнул магазин и едва не выругался. Красный налет ржавчины на пружине был еще не самым страшным сюрпризом. Коробка была набита патронами с черной головкой и красной полосой, вперемежку с зелеными. Волна возмущения захлестнула Богдана: «Разрывной – трассер, разрывной – трассер. Твою мать!»

– Масленок! Ты откуда эти патроны взял?

– Из ружпарка. Откуда ж еще?

Ротный с укоризной посмотрел на Маслевича.

– Ты – снайпер сраный! Ты ж демаскируешь себя первым же трассером. Или ты на салют пришел?

– Это не самое противное, товарищ старший лейтенант, – отозвался Белоград.

Ротный повернулся к сержанту и уставился на него с немым вопросом.

– Это из того ящика, сорок третьего года выпуска. Это те патроны, что мы как бракованные отстреливали. Они рвутся по юбке гильзы и застревают в патроннике.

– Может, из другого? Откуда ты знаешь?

– Знаю. Они лакированные. Этот лак и нарушает распределение тепла по гильзе. Вот они и рвутся в патроннике по кромке юбки.

– Ну, Масленок. Ты достал уже. Вернемся в бригаду, ты у меня все стрельбище отполируешь.

– Откуда ему знать, товарищ старший лейтенант? Ему ж не сказал никто, – заступился за парня Белоград и добавил Маслевичу, – Тащи мой мешок.

Мася исчез со скоростью мухи. Когда он вернулся, Богдан уже разрядил магазин и протер его от ржавчины.

Как выяснилось, в мешке его тоже ожидал «подарочек». Богдан, пока развязывал ремни, чуть пальцы себе не оторвал. Кто-то изрядно постарался. Кроме того, мешок заметно потяжелел и увеличился в объеме. Пыхтение сержанта не мог не заметить ротный. Когда Богдан все же справился с узлами, оттуда выпал тяжелый хвост гранатометной ленты. В дополнение к ленте, под ней оказался солидных размеров булыжник. Камень был явно уложен с расчетом на то, что когда рота пойдет дальше, сержанту будет некогда разбираться с лентой и потрошить мешок. Кто-то решил, что килограмм двадцать дополнительно Белограду не помешает. Богдан прекрасно понял, кто. Масленок на такое бы не отважился.

Ротный знал, что ленту с гранатами в мешках не носят. Обычно, ею обматываются и таскают на плечах.

 

Кузнецов побагровел и уставился на Маслевича: 

 

– Кто?

Молодой молчал, как истукан. В субординации он разбирался великолепно: ротный для него – козявка, по сравнению с Шамилем.

– Белинский! Ты сейчас за пулеметный отвечаешь? Чьи гранаты?

– Я разберусь.

– Уж разберись, кто у нас саботажем занимается? Шкуры…

Волна стыда захлестнула Белограда. Краснея, как школьник, проклиная себя последними словами, он докопался, наконец, до патронов и принялся набивать ими магазин. Передернув затвор, он выбросил из казенки разрывной патрон и дослал туда простой. Винтовка была готова. Белоград отполз слегка назад – сейчас ему предстояло подняться на локти, что могло демаскировать его. А подставляться под пулю в его планы не входило. Богдан стащил с головы панаму и оглянулся на ротного. Старлей все понял без слов – Белоград так и пошел в горы, в чем был – в х/б.

– Маскхалат! – бросил команду ротный, не оглядываясь назад.

Белинский стащил с Маслевича зеленую тряпку и передал ротному. Богдан подумал про себя: «Я, когда был молодым, про такой и не мечтал. У кого, как не у каптерщика, такая роскошь может быть?» Белоград растянул в маскхалате нитки, продел в дыры пламегаситель и прицел, натянул на голову капюшон и прильнул к окуляру. Привычным движением он совместил фокус обеих линз трубы, поймал изображение склона и плавно повел прицел к найденной им огневой точке. Теперь ему оставалось только ждать, когда там, на противоположной стороне, у противника дрогнут нервы, и он сунется посмотреть – как там шурави.

«А там шурави как раз пытается дрожь в коленках унять. Странное дело: когда мы на операции, в горах и птицы умолкают, – размышлял Белоград. – Легко сказать: прострели, что хочешь. Он хоть бы ухо выставил. Но ротный прав – это шанс. И пути отхода у этого шакала не продуманы. До горизонта метров десять. Правда, определить расстояние в горах глупо и пытаться… Все равно: уйти ему будет непросто. Может, и повезет. Должно повезти. Еще бы руки так не тряслись…»

Рота рассредоточилась по склону с достаточным интервалом. На случай, если «духи» начнут метаться по горе, как только начнется артобстрел, им предстояло «подчистить» за гаубицами стрелковым оружием.

Кузнецов, тем временем, продолжал исследовать гору. Вряд ли там засел только один стрелок. Остальные могли таиться за камнями и ждать, когда шурави отважатся на дальнейшее продвижение. Тем более, что никто не засек, сколько на самом деле было выпущено пуль по роте. В идеале было бы проутюжить эту гору вдоль и поперек. Но где гарантия, что это поможет, и что духи засели именно у вершины. Гора скалистая и довольно объемистая. Чтобы такую площадь накрыть, нужно батарею «Градов» вызывать. А броня, тем временем, уже давно прошла вглубь ущелья. Как нарочно, еще и комбат начал трясти. Связист приволок рацию:

– Третий, как далеко от точки назначения? – проскрипело в наушниках.

 

 

 

– Я ее вижу уже.

– Как скоро?

Кухнецову не нравилось, когда его подгоняли. Он постарался сбросить раздражение:

– Как скоро, как скоро. Да хрен его знает: как? Каком кверху…

Только после этого ротный выдал в эфир:

– Снайпер там…

Можаев чуть не подпрыгнул: «Так, все-таки, Тахир здесь. Здесь, и уже оказывает сопротивление…» Он уже начал было сомневаться, что утром его людям не померещилось, когда они доложили, что видели душманов. Третьей роте, тем более, следовало занять предписанные позиции как можно быстрее. «А Кузнецов возится там», – ругнулся про себя Можаев на подчиненого.

– Так чего ты ждешь? Подключай пушкарей, авиацию подключай!..

– Уже подключаю, – ответил Кузнецов.

– Давай, побыстрее. Пока, они там целый караван-сарай не собрали.

– Уже даю…

 

 

 

Комбат дал отбой связи. «Надо же, а тут как в раю. Точно, Кузнецов в лампасах будет. Помянешь меня, Можаев, в лампасах и в папахе… Лет через десять… – сделал заключение комбат и переключился на обстановку в окрестностях. – Че ж у нас тихо-то так?..»

– Что у тебя, Белоград? – спросил Кузнецов, хотя прекрасно знал, что, если противник хоть мизинец выставит, Богдан ему его оторвет.

Белоград уже совсем отчаялся ждать. В глазах снова появилась противная сухая резь. Веки сами собой закрывались.

– Тихо, товарищ старший лейтенант.

– Он меня уже задрал.

«Да, что ж он там, каменный что ли?  Может, он для блезиру там ствол оставил, а сам на другую точку перекантовался?» – засомневался Богдан. Сержант оставил ствол на камне, который использовал как подставку, и повернулся к ротному.

– Давайте я его разрывным пужану. А там… Пусть только дернется.

– А если гильза застрянет?

– Они через одну бракованные, авось и не застрянет.

– Все у нас на авось…

Ротный отчего-то поколебался, но…:

– Мочи! Но помни, он – твоя свобода.

– Масленок! У тебя еще магазин есть?

– Так точно, товарищ сержант!

– Давай-ка, набей его разрывными.

– Есть!

Белоград поменял патрон в патроннике на разрывной. Вытащил шомпол и протянул его Маслевичу:

– На! Если поверну ствол к тебе – у тебя полсекунды, чтобы вытолкнуть оттуда гильзу. Понял?

Маслевич кивнул.

– Ну, с Богом! – проговорил Белоград.

– Ну, давай… С Богом… – заключил ротный, поднял свою трубу и добавил еле слышно, – И когда ты только верующим стал?

Белоград ничего не ответил. Без особого труда он нашел тот самый приметный камень, успокоил дыхание, и на выдохе мягко нажал на спусковой крючок. Винтовка привычно толкнула прикладом в плечо. В наступившей тишине одиночный выстрел прозвучал, как гром среди ясного неба. Гильза вылетела без проблем. Белоград постарался мгновенно среагировать и вернуть прицел к цели до того, как пуля разнесет камень. Успел. В эту трубу уже не видно было ствола ППШ, но булыжник просматривался отчетливо. Раскаленные осколки известняка разлетелись белыми брызгами. Булыжник распался на несколько кусков. Адская ударная сила разрывной пули расшвыряла их во все стороны. Как и ожидалось, большая часть осколков раскаленным потоком ворвалась за камни, туда, где должен был скрываться стрелок. «Если он там – сейчас полезет менять позицию, – подумал Богдан, – Такое выдержать…» Лихорадочно, опасаясь прозевать, Белоград бросал прицел на возможные места появления стрелка и просчитывал его действия: «По идее, он должен сначала вжаться в землю от испуга. Потом до него должно дойти, что позиция раскрыта. А дальше должны наступить паника и желание смыться оттуда подальше. Туда же и снаряд может прилететь. И дергать оттуда он должен резко, чтобы снайпер не успел поймать в прицел. А снайпер тут хоть бы сам не усрался!..» Богдан пытался угомонить дыхание и разбушевавшееся сердце.

– Ждем, Дан… Ждем, – уговаривал сержанта ротный.

Прошло не менее половины минуты, прежде чем Белоград заметил движение на позиции противника. Сердце снова запрыгало, как у птенчика. Неожиданно для себя Богдан вспомнил своего волнистого попугайчика. Каждый раз, когда он брал его в руки, сердечко из того чуть ли не выпрыгивало наружу. Он снова заставил себя успокоиться и наладить дыхание.

Похоже, места на позиции противника было немного. Чтобы приготовиться к рывку, моджахед встал на корточки и, пытаясь упереться в камень, неосторожно выставил руку. В руке уже отчетливо просматривался ППШ. Похоже, пару секунд он уговаривал себя сделать спасительный рывок. Белограду, чтобы послать следующую пулю, этого времени было вполне достаточно.

– Мочи его, Дан! – заорал Кузнецов…

 

 

 

 

Глава тридцатая

 

Последние двести метров до КПП они не могли проехать уже минут двадцать. Толпы пьяных вдребезги и слегка хмельных провожающих запрудили узенькую улочку, ведущую к тяжелым воротам с коваными звездами на створках. На капот уже трижды наваливались малолетки, а в багажник еще полквартала назад вцепился какой-то рыжий придурок. Лебедев едва справлялся с раздражением: «И с какой радости это население так надирается?»

И все же, до КПП они так и не доехали. Как джин из бутылки из-за поворота вывалился Икарус с табличкой «Дети» под лобовым стеклом. Водителю автобуса, видимо, тоже нервы изрядно потрепали: он остановил своего монстра в полуметре от бампера «Москвича». «Икарус» недвусмысленно чихнул компрессором и застыл на дороге как скала. С той лишь разницей, что скалы не орут пьяными глотками на всю округу как шальные и изо всех щелей у них не машут ладошками как ненормальные. Разминуться с ним, казалось, было невозможно.

– А, мать твою… – выругался Лебедев и тут же спохватился: вспомнил, кого везет.

Алексей ничего не видел кроме таблички «Дети» под лобовым стеклом «Икаруса». Психологический шок – тоже защитное свойство организма. До сих пор он не плакал. Но сейчас глаза начала заволакивать непрошенная влага. Он хлопнул дверью и начал пробираться к военкомату самостоятельно.

– Куда ты?.. – только и успел процедить Лебедев. Ему ничего не оставалось, кроме как искать способ разминуться с автобусом.

Провожать всю эту ораву военком уже не стал – никаких эмоций не хватало. Связь ему так и не наладили. За последние дни майору настолько растрепали нервы, что он решил сам поковыряться в аппарате – успокаивает. Получалось не очень. Прямо на соленоид с сигареты сорвался столбик пепла. От неожиданности рука дрогнула – болтик из-под отвертки полетел в известном ему одному направлении.

– Куда ты?.. – крякнул ему вслед майор.

В его столе можно было откопать все, что угодно. Уж подобный болтик – точно. Он дернул за ручку ящик – отвертка покатилась под стол. Дотянуться до нее он так и не смог: пуговица рукава зацепилась за провод – аппарат, грохоча всеми своими потрохами, полетел на пол. Собрать все это теперь можно было только промышленным компрессором.

– Та, што цэ такое!? – зарычал майор.

Дверь отворилась без стука. Военком вспыхнул как сухая солома:

– О! Явление Христа народу! И кто к нам пришел?! Сам товарищ Белоград пришел… Или ты уже господин у нас?

Алексей застыл у порога, не сказав ни слова. Майор не удержался от искушения подойти поближе и заглянуть Белограду-старшему в глаза:

– Сам пришел... Без конвоя?.. Или конвой ща подтянется? А? А я уже сутки конвой жду? Просто, извелся уже. Аж похудел в ожидании!

Майор выглянул в коридор:

– Конво...ой!? Где конвой?

В дверном проеме появился крайне «взъерошенный» Лебедев. А военком продолжал паясничать:

– О! Про вовка промовка. Ты че, телепат, что ли?

Лебедев переступил через телефонный аппарат и уселся на единственный в кабинете стул для посетителей.

– А у меня тут гости. Знаешь, кто этот типчик?

– Знаю. Успокойся. – Лебедев не знал с чего начать.

– Успокойся? Ты говоришь, успокойся? Он мне дело состряпал, а я успокойся? А чья подпись на телеграмме стоит... твоя, или военкома? С кого погоны слетят? И это, если еще докажу, что я не причем. А этот... папаша... стоит... губки кусает. Ты думаешь, он признается, что я тут не причем? Только хрена тебе, пап...паша, мы уже в часть сообщили.