Эхо Гиндукуша

Сектор обстрела - роман 2-я часть

 
- Может, вместе пойдем, товарищ сержант? – чеканя каждое слово, потухшим голосом проговорил в спину Белограду Маслевич.
Тревожные нотки в его голосе насторожили Богдана. Он повернулся к Масе всем корпусом и обомлел.
Прямо в лицо ему смотрел вороненый ствол винтовки…
 
Глава сорок первая
 
В небе еще догорала красная ракета.
Оба все поняли без слов. Вторая красная ракета могла означать только одно: Белограда с Маслевичем тоже зажали.
– И что будем делать?
– А ты как думаешь?
– Может, вертушка?..
– Как мертвому припарка. Ты же видел: им для виража места мало.
– Это у нас мало. А на высоте Белограда…
Кузнецова покоробило. Имена вершинам присваивают только посмертно.
– Ты еще горный хребет его именем назови.
Белинский понял эту фразу, как согласие на вызов вертолетов. Кивком головы он указал радисту на его рацию, и тот принялся настраиваться на нужную частоту. Но связаться он уже не успел.
Вертолеты словно из воздуха материализовались. Явно они «работали» где-то рядом и вышли на «тревожные» красные ракеты. Две машины вылетели из-за соседней горы. В пылу перестрелки никто и не заметил, откуда они появились. Вертолеты пролетели над позицией роты без стрельбы и ушли в сторону соседней вершины. С небольшим запозданием кто-то на левом фланге сообразил бросить оранжевый дым. Вся рота, задрав головы и затаив дыхание, уставилась в небо.
Со зловещим урчанием, не снижая скорости, пара выходила из виража на боевой курс, на соседнюю вершину. Кузнецов почувствовал, как на голове зашевелились волосы: Белоград на вертушки не реагировал.
– Да что они там, обалдели?
– Может, он не видит? – отозвался Белинский.
Вертолеты выровняли курс. Еще секунда и откроют огонь.
– Да что они там?.. – ротный чуть не поднялся в полный рост. 
– Может, у них дымов нету?
Кузнецов заорал во всю глотку:
– Иван, на рацию!
Белинский бросился к микрофону. Но выйти на связь и что-либо изменить он уже не успел. Густая струя пламени и дыма вырвалась из-под брюха ведущего вертолета. Вершина вспыхнула.
Сколько летчики выпустили снарядов по позиции Белограда, никто уже не видел. Когда первый НУРС разорвался прямо на самой верхней точке вершины, все зажмурили глаза. Лишь Белинский не отрывался от рации. Пока вертушки разворачивались на второй заход, он успел передать, что летчики расстреливают своих. Вертолеты пролетели над вершиной и, не сделав ни одного выстрела, «ушли» на восток.
Густой чёрный дым на вершине развеялся за полминуты. Кузнецов подумал: «Гореть там особенно нечему. Кроме…» Закончить фразу даже мысленно он не посмел. Думать дальше было просто страшно.
Скорбное молчание охватило роту. На горы опустилась жуткая, неестественная тишь. Даже моджахеды с соседней горы прекратили стрельбу. То ли переживали свою удачу, то ли выползали из нор. Пряча друг от друга глаза, ошеломленные увиденным бойцы отворачивались каждый к своему сектору обстрела. Только Старостенок бессмысленными, бесконтрольными движениями продолжал копаться в своем вещмешке.
 Первым очнулся ротный:
– Ни чего себе, помогли…
– Куда же он смотрел? – сокрушенно прошептал Белинский.
– Может, у них дымов не было?
Рядом захлопали ракеты. Кузнецов раздраженно рявкнул:
– Старый! Ты чё, озверел?
Старостенок, как заведенный, запускал в небо одну за одной поочерёдно зеленые и красные ракеты.
– Думаешь, он слепой?
Старостенок тяжело вздохнул, облизал сухим языком губы и поднял голову в сторону только что расстрелянной вертолетами вершины. В его глазах, на пересохшей слизистой появилась влага.
Глядя на Старостенка, ротный решил, что тот спятил. Губы бойца растянулись в уродливой, вымученной улыбке. Через мгновение солдат смеялся безудержным идиотским смехом. Кузнецов не на шутку испугался за парня.
– Ты чё, Старый? Ты чё?…
– Этого еще не хватало, – Белинский тронул солдата за плечо.
– Та пошли вы все в жопу! – закричал сквозь смех Старостенок и выдернул рукав из ладони замполита.
Офицеры только недоуменно переглянулись. Старостенок ткнул пальцем в сторону обгоревшей вершины и, заикаясь от смеха, прокричал:
– Хрена вам всем! Он – живой!… Ха, ха… Живой, Данко!…
Кузнецов обернулся в сторону высоты и все понял. Над позицией Белограда развевались клубы сигнального оранжевого дыма. Дрожащими от волнения руками он поднес к глазам трубу. Оптика послушно приблизила высоту. Но рассмотреть что-либо он не успел.
Рация снова потребовала связи на внутренней частоте роты. Белинский догадался, что вызывали с одной из БМПшек.
Белинский мгновенно сообразил, что по внутренней связи мог вызывать только прибывший прапорщик, воспользовавшись радиостанцией одной из машин.
– Саня, Ветлин! – прокричал замполит.
Кузнецов бросился к рации:
– На приеме!
– Здравия желаю, командир! Как вы там?
– Терпимо.
Кузнецову не терпелось задать главный вопрос:
– Что у вас там происходит? Зачем им всем сержант?
– Не знаю.
– А тебе он зачем?
– Береги его, командир? Я ему телеграмму везу.
Кузнецов еще не понял, что телеграммы солдатам приходят сюда только в одном случае:
– Какую еще телеграмму?
– Мать у него… Не дождалась…
У ротного выпал из руки микрофон.
– Что там, Саня? – спросил Белинский
Все это время он пытался по реакции командира понять суть его разговора с прапорщиком. Кузнецов поднял на замполита полные горечи глаза и передал только что услышанное:
– Мать у него… Не дождалась…
Белинский еще не понял:
– Умерла?… У Ветлина?
– Да нет, Ваня… У Белограда…
Белинский даже привстал:
– Как это?.. О, Господи!..
Хоть скорбное известие и не касалось его непосредственно, но на фоне всего, что произошло за этот день, поразило замполита до глубины души. С необыкновенной ясностью он представил, как ему придется искать слова, чтобы сообщить все это сержанту и каким ударом это известие станет для Белограда, и без того уже находящегося на грани самоубийства.
– Он рассказывал, что у нее сердце больное. Вот и не дождалась…
Кузнецов не нашел, что ответить. Он переживал те же чувства. Потухшим голосом ротный вымолвил:
– Старый –  ракету… Зеленую…
Старостенок все слышал. Сейчас он сидел на коленях перед офицерами и страшными глазами навыкате следил за их лицами, будто пытаясь в их глазах найти опровержение услышанному. После команды ротного он часто закивал головой и потянулся к вещмешку. Тут же повернулся обратно и растерянно произнес:
– Кончились…
Белинский молча толкнул в сторону Старостенка свой вещмешок. С тяжелым сердцем ротный поднес к глазам свою трубу и принялся искать вершину, на которой оставил сержанта.
Белоград был на месте. Кузнецов еле узнал его. На непокрытой голове парня не было ни одного волоска. Вся правая сторона над ухом была покрыта потрескавшимися от пламени и кровоточащими лоскутами кожи. Лежа у пулемета он, пошатываясь, пытался навести ствол пулемета на вершину над ротой.
«Наверное, кого-то увидел над нами и пытается снять. Может, духи решили, что вертушка убрала снайпера и снова поперли?» – подумал ротный и перевел трубу наверх.
Первое, что он увидел – полуживого моджахеда, за которым они так и не дошли. Ротный снова отрегулировал фокус и тут же пожалел об этом. То, что он увидел, заставило его отшатнуться от окуляра. Оптика настолько приблизила картину, что у Кузнецова возникло ощущение, что все происходит на расстоянии вытянутой руки. Показалось, что прямо в лицо ему брызнул фонтан крови, обрывки истерзанной плоти и перемолотых костей.
Он с отвращением опустил трубу и оглянулся в сторону Белограда. По лицу ротного Белинский понял, что происходит нечто из ряда вон выходящего.
– Что Саня?
– Не знаю, Ваня. Он духа своего замочил.
– Как замочил?
– Из пулемета… Как же еще?
– Он понял, что за ним уже не придут…
– За кем, за духом?.. Или за Белоградом?!
Но ротный уже и думать забыл про замполита… Только сейчас, без помощи оптики он сумел увидеть гору во всем ее объеме. Метрах в ста от позиции сержанта разгорался только что брошенный оранжевый дым. Кузнецов навел туда трубу и нашел в нескольких шагах от дыма бегущую фигуру Маслевича. Солдат, сжимая в правой руке винтовку, перепрыгивая через валуны и камни, несся в сторону роты. Несколько раз он оступался и падал, но снова поднимался и, оглянувшись назад, бежал еще быстрее.
Кузнецов снова подрегулировал фокус.
– А это как понимать?! – вырвалось у ротного.
Маслевич, оглядываясь на сопку, с которой только что бежал, петлял между валунами. При этом он пытался уворачиваться от пуль, разбивающих камни под его ногами. Наконец, видимо, выбившись из сил, он упал под более-менее надежный валун и замер там, сжавшись в комок.
Кузнецов понял, что стреляли с позиции Белограда:
– Да что у них там происходит…
Кузнецов не успел навести трубу на огневую точку Белограда. Когда он только подумал об этом, шквал огня обрушился на позицию роты. Ротный не успел даже испугаться. Первая же пуля вырвала у него трубу из рук. Ее осколки разлетелись во все стороны. Длиннющая серия пулеметных очередей, сея смерть и разрушения, полилась на роту. Солдаты еще не успели ничего понять, как между ними с тяжелыми шлепками, пронизывающим свистом и жужжанием начали ложиться пули.
В том, что это был ПКМ, не было никаких сомнений. Такой скорострельности и кучности и сотня духов с их бурами не обеспечит. Ротный опешил. Куда спрятаться от обстрела он не видел. С позиции Белограда рота была как на ладони. И сейчас его пулемет расстреливал своих.
«Неужели он решил уйти… Неужели Озеров был прав?..» – пронеслось в голове у Кузнецова.
Первые отчаянные крики, полные боли и страдания, начали раздаваться с левого фланга. Горячая волна ужаса захлестнула Кузнецова. Явно роту пытались поднять с левого фланга и погнать под пули душманов, залегших на склоне справа.
Впервые ротный не знал, что делать. Бежать было некуда и спрятаться от пулемета было негде. На его глазах расстреливали его солдат, и он ничего не мог сделать. Уворачиваясь с запозданием от пули, уже разбившей булыжник у его головы, с криком покатился вниз Белинский:
– Он уходит, Саня!
 «Это все…» – решил Кузнецов. Внутри словно оборвалось что-то. Его несгибаемая, железная воля будто растворилась и уступила место отчаянию. Он не стал подчиняться инстинкту самосохранения, внезапно потребовавшему бросить тело под ближайший валун. Если даже он выживет сейчас, все равно отсюда уже не уйдет. Моджахеды были везде. И видеть, как расстреливают его солдат, он не хотел.
С обречённостью загнанного зверя он поднял свой ствол в сторону позиции Белограда с твердым намерением или получить пулю самому, или расстрелять пулеметчика, кого бы он там не увидел. В прорези прицела уже появился немудреный полуразрушенный каменный бруствер.
Ротный еще успел удивиться: «Как это он еще мне башку не снес?» Через мгновение и он, корчась от боли, согнулся в дугу. Пуля вошла ему в бедро.
Рядом в бессильном отчаянии завыл Старостенок:
– Данко…о, падлюка…а!
С нечеловеческим рычанием Старый поднял ствол в сторону огневой точки Белограда. Он уже нашел пулемет, изрыгающий непрекращающийся, смертоносный поток огня. Он уже приготовился послать в цель первую пулю, но дальнейшее парализовало все его движения.
Руки, сжимающие оружие, безвольно упали вниз. До слуха донесся раскатистый чудовищный грохот. Следом на горы обрушилась оглушительная тишина…
Его веки устало сомкнулись. Потрескавшимися губами, с заметным облегчением, он еле слышно произнес:
– Ну, наконец-то… Слава Богу…
Глава сорок вторая
 
– И что дальше?
– А ты как думаешь?
– Думаю, у тебя крыша поехала.
– А у тебя не поехала, когда ты Рустама?..
Богдан сделал для себя открытие: тихоня-Маслевич умел делать поступки и имел характер. Причём, характер натуры весьма подленькой. Несмотря на молодость, мерзавец знал, чем зацепить.
– Ты сам видел или Шамиль тебе нашептал?
– Какая разница? Тебе все равно в роту дорога закрыта. Я слышал: мужики тебя зароют.
– Ага… А тебе жить да жить еще… А как жить, тебе уже насрать?
– Насрать! Меня ребенок дома ждет… А ты?… Кому ты… – Мася уже чуть не плакал от отчаянья. – Ты ведь не слышал, как Рустам рассказывал про сына?… Как он смехом заливается, когда его вверх на руках подбрасывают… Не слышал?.. А я слышал. И тоже так хочу…
Богдан уставился ему в глаза. Только сейчас он понял: «Мася вбил себе в голову, что я оставлю его в прикрытии и уйду сам». Богдан подавил в себе желание тут же заехать щенку по морде. Внешне Белоград не показывал виду, что с ним происходит. Но внутренне Богдан запаниковал. Он понял, что у него нет другого выхода, кроме как собрать волю в кулак и ждать. Только чего ждать? Очереди в спину из ДШК, или пули в лицо? Но справиться с эмоциями Белоград так и не сумел.
Сознание забилось в поисках выхода. Но выхода не находилось. Оставалось только ждать момента, когда Мася отвлечётся, если у него раньше не дрогнет рука, и он, неожиданно для себя, не нажмет на спусковой крючок. А того и так трясло от волнения. Убить человека, глядя ему в глаза, – задача не из легких. А Маслевич сегодня убил впервые. Богдан лихорадочно искал способ заставить Масю отвлечься хотя бы на секунду. Но тот даже моргнуть боялся. Боялся, чтобы не прозевать ни одного движения сержанта.
Он прекрасно понимал, кто ему противостоит. Он уже и сам испугался своего поступка. Но первый шаг уже был сделан: ствол он уже поднял. И теперь понял, что этот шаг необратим. Понял и пожалел. Стало страшно. Он-то хотел всего лишь, чтобы они ушли вдвоем, чтобы его не оставили в этом аду одного. Но теперь, если они и вернутся в роту вместе, о его поступке узнают все. Его «зароют» еще раньше, чем Белограда. И Богдан не сможет промолчать из благородства, которым кичатся все дембеля. Теперь, даже не из жажды мести, просто из соображений безопасности он будет обязан рассказать, как «молодой», чтобы выжить, чуть не завалил «деда»…
Белоград понял, какие мысли сейчас одолевают бойца:
– Не бойся – никто не узнает.
Мася не ответил.
Шестым чувством Богдан почувствовал, что за спиной, там, где остался ДШК, тоже что-то происходит. Если духи сейчас доберутся до пулемета, уже не поможет ни реакция, ни удача. Они просто расстреляют их обоих, как в тире. Но отвернуться от ствола, направленного ему в лицо, Богдан не смог. Ему и в голову не пришло, что это могло оказаться самым простым выходом из ситуации. Сейчас он боялся спровоцировать Маслевича на выстрел. Объяснять ему сейчас что-либо было бесполезно. Если безумец поднял на тебя оружие, то уже не опустит. Этот ствол обязательно выстрелит. Остается только или отобрать этот ствол, или выстрелить первым. Спрятаться за камнем, как от душманов, тут уже не получится…
Характерный, нарастающий свист винтов только добавил напряжения. «Не хватало еще, чтобы летуны поджарили», – подумал Белоград.
Маслевич все так же неотрывно смотрел Дану в глаза. Время, чтобы обозначить себя дымом, еще было. Еще надеясь, что все обойдется, Белоград как можно спокойнее произнес:
– Может, вертушка?
– Может, и она.
– Может, дым надо? – уже с тревогой в голосе.
В глазах Маслевича появилось недоумение. Драгоценные секунды истекали. Богдан понял, что Мася еще не понимает, что происходит. Но найти нужные слова не успел.
– Придурок, они на красные ракеты летят. Без наводки.
Глаза Маслевича забегали. Он разрывался между желанием что-либо понять, и страхом отвлечься от действий сержанта. Богдан, уже отчаявшись, что-либо изменить, заорал:
– Духи под дымовой завесой. Летуны нас расстреляют!
– Как это нас?
Богдан постарался как можно быстрее прокричать:
– Дым давай, придурок! Роту мочат. Что летуны решат, когда здесь нас заметят? Откуда им знать, что мы не духи?
Душераздирающий вой НУРСов отвлек Маслевича всего лишь на секунду. Но и ее оказалось достаточно. Белоград ударом ноги отвел ствол в сторону. Мася уже и не решился бы стрелять – спусковой крючок сам нажал на палец. Раздался выстрел. Богдан успел подумать, что, если бы не этот удар ногой, ему бы уже не жить. Перепуганный Мася все равно бы выстрелил. Пуля смачно чавкнула в песок. Следующим движением Богдан другой ногой толкнул Маслевича в простреленное плечо. Тот неуклюже взмахнул руками, упал навзничь и покатился вниз.
Сгруппироваться Богдан не успел. Снаряд впился в камни как раз за его спиной. Вспышка ослепила Белограда. Ударная волна, разрывая скалу в куски, понесла в затылок тучу раскаленного песка и гравия и с бешеной силой швырнула сержанта вместе с камнями вслед за Маслевичем. Руки и грудь обдало адским пламенем. Он еще успел понять, что загорелись волосы, и погрузился в безтелесную холодную бездну.
…Очнулся оттого, что Маслевич хлопал ладонями по его плечам и голове в попытке сбить пламя:
– Товарищ сержант! Товарищ сержант! Ну, нельзя сейчас… Товарищ сержант!
Белоград открыл глаза. Увидел перед собой перепачканную сажей испуганную рожу бойца и отключился снова.
Маслевич облегчённо вздохнул. Неуверенным движением, опасаясь принести боль, он размазал ладонью струйку крови, вытекающую из уха сержанта, и забормотал нечленораздельно:
– Ну и хорошо… Ну и ладненько…
Что делать дальше, он не знал. В положении, когда все зависит только от него самого, Маслевич оказался впервые. Охваченный отчаянием и растерянностью он бросился к пулемету. Даже не понимая, зачем, Мася сделал очередь, не глядя, в сектор обстрела и вернулся обратно. Тоже оглушенный НУРСами он не услышал, скорее, почувствовал: над головой пролетели вертушки.
Белоград замычал:
– Ды…ым.
Маслевич прочитал по губам и вспомнил, что говорил Белоград перед взрывом:
– Ага… Ага… Ага… Ща я его. Ща…
Трясущимися руками он отыскал в вещмешке заряд оранжевого сигнального дыма, дернул за кольцо и отшвырнул в сторону. Снова вернулся к пулемету. Выпустил очередь в сторону ДШК, затем вниз по склону, бросил ПКМ стволом в небо и вернулся к Белограду. Опасаясь прикоснуться к сержанту, он упал перед ним на колени и вперемежку с рыданиями громко закричал:
– Товарищ сержант! Нельзя сейчас… Ну, товарищ сержант…
Белоград не слышал. В ушах стоял непрекращающийся звон.
Скорее, чтобы сориентироваться, он открыл глаза, облизнул потрескавшиеся губы и, превозмогая боль, промолвил:
– А ты думал, я тебя здесь без присмотра оставлю? Ну, ты и шланговик, душара…
– Виноват, товарищ сержант! Виноват! Я не буду больше… Только не надо сейчас… Только не надо…
Маслевич схватил вывалившуюся из дымящегося вещмешка флягу. Ударом ладони отвинтил крышку и поднес к губам сержанта. Горячая мутная жидкость потекла по испачканной кровью щеке. Богдан открыл губы, сделал несколько крупных глотков, чуть не захлебнулся, болезненно закашлялся и открыл помутневшие глаза:
– Это ты неплохо придумал…
Богдан заметил, что Маслевич беззвучно шевелит губами:
– Ты громче говори. Штормит… Ну и вонище…
Казалось, запах горелого мяса застрял в носоглотке навсегда. К горлу подступил горький, выворачивающий наизнанку ком. Белоград скорчился в судороге. Смердящий кислятиной рвотный поток полился прямо на грудь. Попал и в легкие. Чуть не задушил. Маслевич понял и помог повернуться на бок. Подождал, когда у Белограда закончится рвота. Опять протянул флягу. Тот прижал руки к животу, уткнулся еще дымящейся головой в песок и неподвижно замер. Нечеловеческая усталость охватила все тело. Боли он не чувствовал. Только звон в голове и невероятную слабость.
Маслевич, в надежде, что все обойдется, сержант сейчас поднимется, и они, теперь уж точно вместе пойдут к роте, ловил каждое движение Белограда. Осторожно Мася тронул сержанта за плечо. Богдан нашел в себе силы только указать пальцем на пулемет. Маслевич все понял, бросился к оружию. На полпути вспомнил о винтовке, которую выронил при падении, вернулся вниз, схватил СВД и на четвереньках пополз обратно. Когда возвращался, заметил, что Белоград пытается что-то сказать. Приблизился вплотную.
Едва шевеля губами, Богдан прошептал:
– Разрывной ему… В затвор…
– Я понял, товарищ сержант. Понял…
Через минуту Маслевич влепил разрывную пулю в затворную раму ДШК. Пулемет подпрыгнул, перевернулся в воздухе и скрылся за вершиной.
– У меня получилось, товарищ сержант! У меня…
…Тахир уже не скрывал гнева:
– Я повторять тебе должен? Оставь минимум людей и перекрой выход их ущелья!
– Ты же сам говорил, что второй маршрут займет в два раза больше времени.
– Иди вторым маршрутом!
Фархад решился подать голос только через минуту:
– Шурави уходят, гумандан-саиб.
Тахир не ответил. До сих пор все шло по его плану. Если бы еще часа три, Тахир намертво захлопнул бы выход из ущелья. Но, слишком уж быстро Дантес разгадал его план. Слишком уж поспешно он принялся уводить свои войска. Теперь шурави уходили. И ближе всех к Кунару был отряд Низари. Судя по докладам, ему удалось зажать в горах пару взводов. Но что такое три десятка мальчишек, едва научившихся на курок нажимать. За те деньги, что Тахир получил на всю операцию, он должен был, чуть ли не генерала на аркане привести.
Правда, эта кучка неверных во многом и помешала его плану. Когда все уже было готово, они словно из-под земли выросли, заняли высоту и перекрыли путь к Кунару. Оттуда по-прямой километра три. А бронетехнике, по ущелью, все десять будет. Бой за высоту превратился в мясорубку и растянулся на целых полдня. «И все его снайперы не помогли. Вот за это великий полководец Низари ответит, – при этой мысли Тахир стиснул зубы. – Застрять у самого порога!.. Хорошо хоть догадался пустить большинство этих баранов в обход источника. И то неизвестно – успеют ли теперь…»
…Если бы не этот проклятый кяфир на вершине, его люди давно бы уже ждали шурави у выхода из ущелья. Но этот шакал, словно из железа был сделан. Как только не пытались они его оттуда выкурить, он все равно держался. И не просто держался, не давал голову поднять. Казалось, этот иблис скалы насквозь видел. Стоило кому либо пальцем пошевелить, камень под которым он прятался тут же осыпало ливнем пуль.
«Сколько людей положил – шакал! Но затем они сюда и шли… Тут уж… кому плаха, а кому караван-сарай», – Низари невольно проникся уважением к противнику, и тут же представил, с каким удовольствием он выпустил бы кишки этому неверному. Даже после расстрела своими же вертолетами он держался. Но огонь сверху все же ослабел и утратил точность. А Тахир и слушать не захотел. Идти вторым маршрутом означало провалить операцию. Оставалось только одно – взять высоту. Вопреки приказу, Низари решил отдать команду начать продвижение к вершине. Но после огневой подготовки из всех стволов…
– У меня получилось, товарищ сержант! У меня…
Шквал огня снизу оборвал его на полуслове. Но дым, который только что помог душманам скрыться от вертолетчиков, сослужил им сейчас плохую службу. Теперь они тоже не видели позиции шурави и стреляли наугад. Но плотность огня все же была довольно внушительной. Маслевич упал под бруствер и в ужасе обхватил голову руками прямо поверх каски. Пули со зловещим шелестом полетели над вершиной. Через минуту он снова попытался подняться над бруствером. Но очередной поток огня уложил его за камни.
Показалось, что душманы видели каждое его движение. Прошло не меньше минуты. Интервал между выстрелами увеличился. Плотность огня стала поменьше. К Маслевичу начала возвращаться способность соображать. С ужасом он понял, что сейчас душманы разделились. Часть из них, скорее всего, поднимается сейчас из-за камней, чтобы перебраться выше, а остальные ведут стрельбу, чтобы прикрыть маневр.
Нужно было встать и открыть огонь, чтобы перехватить инициативу. Иначе через пару таких пауз душманы доберутся на рубеж броска гранаты. А тогда – совсем мрак: можно прощаться с жизнью.
Очередная пуля разнесла камень, на который опирался ствол пулемета. Переборов страх, он нашел в себе силы подняться. У него просто не оставалось выбора. И все же ему повезло. Дым не позволял моджахедам вести огонь прицельно. Длинной очередью, патронов в пятьдесят, он заставил противника вжаться в камни.
«Патроны нужно экономить, – промелькнуло в голове, – Они же так не стреляют». Маслевич попытался сдержаться. Даже убрал палец со спускового крючка. Теперь у него появилась возможность обзора сектора обстрела. Внизу, сквозь густой туман чёрного дыма местами пробивался оранжевый. Маслевич присвистнул: «Так вот почему летуны их не тронули».
Откуда душманы взяли сигнальный дым, уже не имело значения. Главное, он помог им провести летчиков. Тут же, из-за дымовой завесы, метрах в пятидесяти, вылетела еще одна шашка. Еще ближе… Клубы чёрного дыма еще плотнее затянули сектор обстрела. Практически одновременно открыли огонь с соседней сопки. Маслевич снова упал под камни.
Взрыв НУРСа разворотил бруствер до основания. Теперь для стрелков справа позиция бойцов просматривалась совершенно беспрепятственно. Из чего там стреляли, Маслевич даже не пытался понять. Плотность огня была настолько высока, что ему показалось, что опять из крупнокалиберного пулемета. Снова охватила паника. В довершение ко всему, он услышал внизу еще один, новый хлопок дымовой шашки. Означать он мог только одно: неумолимо, шаг за шагом, метр за метром душманы подбираются к его позиции. Сколько им еще осталось?
Очередная пуля справа тяжеленным ударом в каску швырнула его на песок. В голове снова загудело. Охваченный ужасом Маслевич не стал подниматься, тихо завыл:
– Пожалуйста, не стреляйте! Ну, пожалуйста, не надо больше!
Дикое, неуправляемое желание бежать заставило забыть о боли и охватило все его естество. Бежать в надежде успеть скрыться из зоны видимости раньше, чем душманы займут высоту. Страх овладел его сознанием, начисто истребил способность соображать и парализовал все его члены. Затряслись все суставы. Он уже сгруппировался для рывка. И он побежал бы, если бы не услышал за спиной:
– Гранаты есть?
Маслевич только сейчас вспомнил о сержанте. Он совсем растерялся и вместо ответа заплакал навзрыд.
Превозмогая боль, Богдан подполз к пулемету. Он уже понял, что происходит.
– Гранату!..
Маслевич не пошевелился.
– Гранату, сволочь!
Богдан слабеющей рукой стащил пулемет с бруствера за ремень и направил его туда, где еще пять минут назад торчал ДШК.
Маслевич поднял голову. Гранаты лежали рядом с Белоградом. Задыхаясь в рыданиях, он поднял одну из них и протянул Белограду. Тот не заметил. Тогда Маслевич, широко размахнувшись, забросил ее в расползающийся по склону дым. Одновременно Богдан открыл огонь в другую сторону. Внизу ненадолго притихли. Справа, после серии коротких очередей, тоже предпочли убрать головы.
Белоград, не оборачиваясь, бросил через плечо: 
– Ленту набей!
Маслевич понял. Вытянувшись в полный рост, он дотянулcя до спутавшейся пустой ленты, вывалившейся из мешка, и потащил ее на себя. Заливаясь слезами и подвывая, он начал разрывать зубами бумажные пачки и, срывая ногти на пальцах, запихивать патроны в сцепившиеся в бесформенную кучу железа крабы.
– Все? – спросил Белоград через время загробным голосом.
– Все…
– Ко мне…
Маслевич подполз, и Белоград продолжил:
– Иди… Пойдешь по правому склону. Держись, чтобы не видеть перевала. Оттуда они тебя не достанут… Я не дам…
– Нет.
– Я сказал: уходи.
– Нет!
– Иди! Я догоню, когда ты пушкарей наведешь.
– Нет… Вместе…
Белоград с искаженным страданиями обожженным лицом повернул пулемет на Маслевича:
– Уходи!
– Нет…
Богдан и так с трудом соображал. Каждое произнесенное слово причиняло ему огромные страдания. А тут еще этот… Терпение лопнуло. Чтобы не рассусоливать, он сместил ствол чуть левее и нажал на спусковой крючок.
Короткая, выразительная очередь у ног Маслевича оборвала все пререкания. Мася отпрыгнул ниже, схватил свой вещмешок и уже сделал было первый шаг.
– Стой!
Голос сержанта прозвучал неожиданно твердо. Маслевич обернулся. Белоград протянул тетрадь с надписью – «Аист»:
– Отдашь Старому. Старый в курсе, что с ней делать.
Маслевич не знал, что в ней – затолкал тетрадь в карман вещмешка и двинулся в сторону перевала. Через два шага он остановился и упал на колени. Богдан снова поднял в его сторону ствол. Непослушными пальцами Маслевич распустил узел на мешке, выхватил оттуда медпакет и бросил его сержанту; поднялся и, на ходу завязывая лямки, побежал по склону.
«И как я сам себя перевязывать буду? И когда…?» – с вымученной улыбкой подумал Богдан, глядя на след в песке, оставленный ботинком Маслевича. Времени на перевязку, в самом деле, не было. Да и перевязывать пришлось бы чуть ли не всего себя: на теле, практически, живого места не осталось.
Кряхтя и чертыхаясь, Белоград развернул истерзанное тело к затянутому дымом склону. Не целясь, скорее для порядка, чтобы напугать, сделал короткую очередь и едва не упал навзничь. В слабеющих руках приклад ответил неожиданно мощной, болезненной отдачей в плечо. Выстрелы он едва услышал. Толчки лишь отозвались пульсирующей в висках кровью. Богдан поморщился. Обожженная кожа на правой щеке и над ухом тут же ответила резкой болью.
Богдан тихонько захихикал: «От блин – опять справа».
Того, что рядом хлестали пули с соседней сопки, он не слышал и не видел. Скорее подчиняясь обещанию, данному Маслевичу, вспомнил о необходимости сдерживать противника с соседней вершины. Собравшись с силами, он рывком поднял пулемет вертикально, удерживая его на прикладе, развернул в сторону вероятного противника за правой сопкой и с лязгом уронил его перед собой на камни. Про себя отметил: «Старуха половчее будет».
Со стоном он опустился рядом на живот. Запоздалая истома растеклась по всему телу. Богдан испугался, что подниматься будет значительно тяжелее. Прижал приклад к плечу плотнее и попытался рассмотреть сопку. В глазах появились блуждающие темные пятна. Камни запрыгали и начали прятаться в этих пятнах.
«А как стрелять?» – Богдан к немалому собственному удивлению отметил безразличие, с которым он задал себе этот вопрос. Усилием воли он заставил себя сконцентрироваться. Попробовал закрыть левый глаз. Стало немного легче. Сделал несколько очередей вслепую. Знал, что даже так он сможет отбить у душманов желание проявить себя. ПКМ, если попадаешь под его очередь, – оружие, внушающее панический ужас.
Как возвращаться, Богдан старался не думать. Хотя такая мысль мелькнула. Надеялся отлежаться. А там, решил, что при первом залпе пушкарей, хоть на пузе, но поползет, потихоньку доберется. Сейчас самое главное было: не дать противнику срезать Маслевича.
Сознание, казалось, на ниточке повисло. Когда он почувствовал, что под ним снова раскачивается гора, не на шутку запаниковал. Чтобы не отключиться, начал петь. В голове завертелась «Аисты». И хотя голос срывался на спазматический хрип, пересохшее горло все же прорвало. Он запел, чтобы не отключиться. Свою лучшую и любимую:
 
Черное с белым – у Аиста крылья такие.
Черное – смерти, а Белое – жизни перо.
В этой гармонии красок – рисунок стихии.
Ты белый Аист всем черным стихиям назло…
 
Он попробовал достучаться до памяти и вызвать образ взводного. Но внезапно, вместо голоса Стовбы, услышал чужой и ненавистный: «Увидимся, «зёма»…
Белоград прошептал: «Увидимся… Только ты раньше». Он собрал остатки сил, намотал ремень пулемета на руку и потащил израненное тело к западному рубежу. Усилием воли Белоград заставил замереть, казалось, выпрыгивающее из груди сердце. Глаза отказывались искать фокус. Сквозь прорезь прицела он нашел на соседней горе белеющее пятно и нажал на спусковой крючок. На секунду расстояние перестало для него существовать. С нечеловеческой ясностью он увидел, как раскаленный металл маленькими пылающими каплями ворвался в извивающуюся плоть.
Моджахеда подбросило над скалой. Богдан отправил следом еще одну очередь. Снова он увидел: одна из пуль впилась в шею, и голова моджахеда неестественно повисла на тоненьком клочке кожи, едва прикрывающем белеющие косточки. Третья очередь разорвала уже безжизненные останки на несколько частей и вбила в землю позвоночник.
Белоград растянулся в зловещей улыбке: «Вот теперь: не плачь, земеля, – только что прерванная мелодия снова вернулась:
 
Черное с белым – то символ пера и бумаги
Строк недопетых, которые мы допоем…»
 
 Но пересохшие связки будто заклинило. Внезапно, вместо продолжения, он услышал голос Стовбы: «У тебя был выбор – не убивать…» Неизъяснимая, но чужая горечь захлестнула его сердце. Он снова услышал «Аиста»: «Чем ты его лучше?..» Тут же он почувствовал – воздух качнулся едва уловимым дуновением, будто от чьего-то дыхания. А дальше увидел – слова, словно из тумана вырастали. Недописанное, из блокнота взводного, вспыхнуло! И он, радуясь, как ребенок, не остановился, как неисчислимо замирал на полстроки до того, на том месте, где произведение обрывалось у Стовбы:
 
Сегодня вновь бессонница на сердце давит ранами
И нет лекарств для памяти, хранящей стон войны,
Сегодня звезды алые, как маки над курганами
Пылают цветом кровушки на зелени весны
 
Кто вышел с сорок пятого безногими, безрукими,
Но навсегда героями за Родину, за Мать…
С медалями и звездами, с пожизненными муками
Отечеству готовыми как прежде жизнь отдать.
 
Из памяти всплыли слова взводного: «Песни не делаются… Пока душа не запоет…»
– Что ж ты раньше молчала-то?.. – прошептал он, склонившись над пулеметом. – Неужели для этого нужно было загнать меня на эту гору? Может и Стовба нашел эти слова перед смертью?
Кожу обожгло мелкой ледяной дрожью. Он уже знал, так душа отвечала ему каждый раз, когда он к ней обращался. С благодарностью он улыбнулся ей. С благодарностью он улыбнулся ей: „Какое счастье – творить с тобой?..” И она снова отозвалась новыми словами:
 
Ведь это Родины сыны,
Присяге воинской верны,
Что за Отечество свое
Стояли до конца.
Кто на последнем рубеже,
Кто на смертельном вираже,
Гимн своей Родины поёт
Под струями свинца.
 
Могилами усеяна
Земля наша казацкая
А на могилах надписи
На всех один триптих:
«Погиб при исполнении»
И лишь звезда солдатская
На обелиске памяти –
Награда для живых
 
Все это Родины сыны…*
 
Он подождал еще минуту. Но безмолвие отозвалось лишь горькой болью в груди. Пересохшие голосовые связки, будто цементом сцепились. Рвотный комок снова перекрыл горло. Он попытался выдержать, не опуская головы. Побоялся, что больше не поднимет. Через секунду, словно пробку выбило. Из воспаленного горла, заливая обожженные руки и пулемет, фонтаном хлынула кровь. Пальцы сжались в бессильной судороге. В руках беззвучно запрыгал пулемет.
Подумал: «Хоть так… Может, хоть напугаю. И то польза».
Казалось, мозги сейчас брызнут из глаз. Замутило в кишечнике. Оторвать голову от песка сумел только через минуту. Перед ним стояла кровавая пелена. В надежде, что это всего лишь слиплись залитые кровью веки, он попытался протереть глаза. Безуспешно: только содрал рукавом с виска лоскут обгоревшей кожи. Боли он уже не почувствовал. Еще не веря, что утратил зрение, поднял голову к солнцу. Солнца в кроваво-красном небе не было. Только теперь, с необыкновенной ясностью, он окончательно понял, что уже не уйдет с этой горы. Дикий гортанный вой разнесся по ущелью...
Увесистый удар прикладом в затылок оборвал этот крик и, вместе с ним, погасил остатки сознания… Он уже не слышал чужой речи, уже не чувствовал боли, не слышал как его вбивали в камни… Вбивали прикладом ППШ.
Он первым ворвался на позицию. Он все ожидал здесь увидеть, но только не это. Чтобы рассмотреть лицо противника, который так долго не пускал их на вершину, он подтолкнул его ногой ниже по склону. Узнать его было бы невозможно. Но только не ему. У его ног лежал – Воин. Залитая кровью шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Он не вспомнил бы, как в его руках появился нож. Волна ярости затопила разум. Но прежде, он поднес лезвие к груди Воина. Молниеносным движением он вспорол нагрудный карман кителя. Первым выпал военный билет солдата. Следом в ладонь вывалилось, блеснув своими черными гранями, мокрое от крови ожерелье.
– Трофеи у воина можно только отвоевать…
Равиль запрокинул Воину голову. Отполированное до блеска лезвие сверкнуло в лучах предзакатного солнца. Еще через мгновение Равиль взвыл от ярости и боли. Плечо будто огнем обожгло. Нечеловеческая сила опрокинула его на спину. Скала, показалось, всем своим весом впилась куда-то под лопатку. Еще усилие и ребра затрещали бы. Мошолла своим коленом едва сердце из него не выдавил. Равиль нашел в себе силы выдохнуть:
Он моего брата убил. Я как шакал по его следам шел...
Мошолла указал в сторону склона, где среди камней лежали истерзанные тела правоверных и впервые за последние несколько лет проговорил:
– Они тоже ждут его. Он придет к ним, но другой смертью.
Низари сам будто онемел, когда услышал голос помощника. Способность говорить вернулась к нему только, когда он услышал зуммер рации.
– Странник на приеме!..
Он присел рядом с бездыханным телом и принялся, пока Тахир ругался в эфире, рассматривать удостоверение солдата. Наконец-то ему представилась возможность вставить:
– Мы уже взяли высоту, волею Аллаха. Нам нужен еще час…
Уже не глядя в сторону помощника, он бросил ему распоряжение:
– Проследи, чтобы груз подняли сюда без происшествий.
Удостоверение кяфира он оставил у себя. Его тело источало слишком уж тяжелый смрад. Они оттащили его за ноги на несколько метров назад и бросили у южного бруствера. Только убедились, что больше при нем не было оружия. О том, что он, безоружный и едва живой, еще может представлять опасность, никто и не подумал. Бросили, как есть. Решили, что достаточно держать его в поле зрения. Да и некогда было. Внизу, на соседней горе, таких как он, было еще полсотни… А пока груз не доставили, у них было время…
…Этот пулемет он узнал бы из тысячи других. Длинные, неумелые очереди из его ствола, словно из другого мира пробивались сквозь шум в голове тяжелыми приглушенными ударами. Но где-то в глубине сознания он понимал, что стреляют совсем близко, прямо перед ним. Захлестнула обида на собственное бессилие. Он понимал, что подняться и задушить противника голыми руками уже не сможет. Не было сил даже на то, чтобы убрать голову с острого камня, в который он уперся раненной щекой.
Собравшись с остатками сил, он потянул руку к лицу. Палец зацепился за расщелину между камнями и провалился там во что-то круглое. Белоград на секунду замер. На ощупь он распознал металлическое кольцо запала. Богдан приложил чуть больше усилий и вытащил из-под камня гранату. «Наверное, взрывом присыпало», – мелькнуло в голове. Непослушными пальцами он разжал усики предохранителя, поднес гранату к зубам и выдернул кольцо. На мгновение он представил, что произойдет с ним после взрыва. Тут же перед внутренним взором картина сменилась. Он увидел окровавленный кожаный мешок, валяющийся в дорожной пыли и поедаемый мухами и скорпионами. Из выпотрошенной грудной клетки, из-под уже пожелтевшего сломанного ребра на него уставился пустыми обожженными глазницами его же собственный череп. Отчаяние и горечь пронзили каждую клеточку разбитого тела.
К собственному ужасу Богдан почувствовал, что пальцы сами разжимаются и больше не удерживают скобу. Он отбросил гранату прямо перед собой. Как разорвался запал, он не услышал. Из последних сил, уже не соображая зачем, он еще успел занести ногу на бруствер и подтянуть наверх теряющее жизнь тело…
…Грохот и лязганье пулемета в руках Мошоллы не смогли заглушить звук разрывающегося запала за спиной. Равиль обернулся первым. У Низари волосы на голове зашевелились. Может, она катилась бы и дальше. Но на ее пути стоял черный цилиндр…
…Короткая вспышка обожгла глаза. Ударная волна впечатала голову в камень и перебросила его через бруствер. В тоже мгновение раскаленные осколки, разрывая плоть, впились в тело. Инерция понесла его по склону. Последние импульсы нервной системы отозвались обжигающей болью. Сердце сделало еще несколько затихающих толчков крови в мозг и легкие. Но легкие уже отказались принять воздух. Бездыханное тело прокатилось еще несколько метров, задержалось у самого края скалистого обрыва, левое плечо рефлекторно перебросило в пропасть руку, а уже она потащила за собой и все остальное. Он пролетел еще с десяток метров и, ломая кости, рухнул на острые камни…
…Вершина вспыхнула. Даже дыма сперва не было. Только горы слегка тряхнуло, да кое-где, между выцветших до белого скал подняло тысячелетнюю пыль. Чудовищный грохот, казалось, небо пополам расколет. Следом на горы обрушилась оглушительная тишина…
…Остекленевшие глаза так и остановились на невидимой точке в небе. Сознание судорожно отозвалось коротким испугом судорогой дыхания и прогрузилось во мрак. С нарастающей скоростью его понесло в пропасть небытия. Он еще успел удивиться, что внезапно растаяла боль, что все происходящее с его телом стало неинтересно и бессмысленно, а окутавшая его пустота оказалась вовсе не страшной, а даже наоборот, неожиданно весьма приятной своей бестелесностью и прохладой. Состояние невесомости, наряду с нарастающей скоростью свободного полета, показались ему радостным избавлением, чему он несказанно обрадовался.
С невероятной скоростью перед ним замелькали уже забытые и совсем недавние события: выпотрошенное тело моджахеда на склоне, Рустам с разбитой головой, афганец с ППШ на плече, имени которого он даже не знал: «Я же говорил, зема: увидимся…» – и улыбнулся – искренне, по-доброму, будто и не было ничего…
Разум отозвался: «Сынок, постарайся, вернись!» Отчётливо, с невероятной ясностью, он увидел давно забытую сцену из детства. За пятнадцать минут до первого в его жизни школьного звонка отец ругал его за разбитые коленки и разорванные колготки.
А мама защищала: «Он же у нас мужчина. Что же ты сделал с собой, мальчик…? Я же так просила тебя: постарайся, вернись вовремя!»
«Я нечаянно, мама!»
Сознание прощалось с последними воспоминаниями, собирало, словно урожай, любимые и лучшие его стихи – ей еще держать ответ за целесообразность своего земного существования: «Что ж ты над тленом бездыханным плачешь?..» Расстояния для него уже не существовало. В тоже мгновение он увидел ту, которая вдохновляла его:
Ее лицо исказилось нечеловеческой болью. Она никогда не плакала. Но сейчас… Сердце сжалось бы, если бы оно у него было. Но чувства еще жили в нем: «Как же забрать у тебя хоть капельку твоей боли?..» Как всегда: она была такая смешная, такая маленькая и хрупкая… И ей было больно.
Откуда-то сбоку донеслось:
– Давай, Журавушка. Ну давай, еще усилие… Вот умничка, вот молодчинка…
Он каждую черточку ее видел, каждую капельку влаги на ее щечках. Она вцепилась в чей-то халат и прикрыла глаза, чтобы справиться с болью. У нее побелели пальцы от напряжения…
Отчаянный крик нового Человека огласил палату. Только сейчас он понял: здесь рожали новых людей… Этот комочек плоти был живой… У него уже была душа и он голосил на всю округу своей беззубой дырочкой в голове.
Кто-то начал восхищаться:
Ого, какого парня выстрелила. Вот это голосище!.. Смотри, Журавушка, – просто, звезда эстрады. Сделаем из него звезду, Журавушка?
Ирина, сквозь полное счастливых слез рюмсанье, нашла в себе силы улыбнуться своей фирменной, до ушей, улыбкой:
– Сделаем…
Только сейчас она увидела его – на мгновение в глазах прояснилось: багровое небо, высоко, под самым солнцем, резал в полосы седыми крыльями черный аист. Она облизнула потрескавшиеся губы и спросила:
– Скажите, доктор: а черные аисты тоже детей приносят?..
 
ЭПИЛОГ
 
Дальше ждать было бесполезно.
Последний транзитный самолет улетел. Парня в нем тоже не оказалось. С тяжелым сердцем он направил машину домой. На кладбище ехать не хотелось. Десять дней он наблюдал страдания соседа. Привезти ему еще одно горькое известие и затем смотреть ему в глаза, было уже выше всяких сил. Но все же пришлось…
Он не успел закрыть машину. Из подъезда навстречу ему выходил военный. Он окинул взглядом ветхую «хрущевку», усыпанный цветами двор, заметил старика и приглушенным голосом спросил:
– Извините, Вы не подскажете, где живут Белограды?
Старик все понял. Нездешний загар, выцветшие на солнце брови, темно-зеленые звезды на полевых погонах объясняли все без слов.
– Вы оттуда?
Офицер потупился. Его голос задрожал неестественным тембром:
– Да… Оттуда…
Старик замолчал. В голове крутился страшный вопрос, который он не решался произнести вслух.
И все же он спросил:
– Вы приехали, чтобы сказать, что… Богданчик не приедет?
Прапорщик отвел в сторону слезящиеся глаза:
– Да?
Старик не выдержал, присел на сидение и прижал ладонь к сердцу. Ветлин бросился к нему.
Старик остановил его вопросом:
– Где он?
Ветлин на секунду замялся. Как было рассказать старику, что нашли только военный билет в кармане х/бэшки, которая осталась тлеть на обгоревших ребрах Богдана?
– В военкомате… Мы только что привезли…
– Как это случилось?
Ветлин на мгновение задумался. Ответ на этот вопрос он не мог найти весь тот путь, что они, вместе Даном, проделали – от самого Гиндукуша: 
– Его заставили ходить по земле.
Старик понимающе закивал головой. Будто знал, что иначе и быть не могло. Будто знал, что этим и закончится.
На кладбище ехать не хотелось. Но было нужно – там ждали. Если бы он знал, что их там ждет…
– Вы умеете водить…
Уже склонилось над горизонтом солнце… Уже совсем замерзли люди… Зима только отпустила… Шла весна… Восемнадцатое марта…
Кто-то за спиной нерешительно проговорил вполголоса:
– Пора, Егорыч… Солнце на закате.
Он не нашел в себе сил, чтобы ответить. Кивнул головой. Вокруг засуетились друзья с последними приготовлениями. Навзрыд заплакали женщины. В последней надежде он поднял глаза в сторону дороги. По ней несся желтый, с белым пятном шпатлевки на переднем крыле, «жигуленок». Он узнал его: «Наумыч!» Старика он отправил встречать Богдана в аэропорте. Присмотревшись, он разглядел – за рулем автомобиля сидел человек в защитной форме.
Еще не веря своим глазам, он крикнул:
– Подождите!… Это он!
Все, кто был рядом, устремили взоры туда, куда смотрел отец – в сторону дороги. Машина аккуратно объехала припаркованные ведомственные автобусы и остановилась у обочины. Из-за руля автомобиля нерешительно вышел военный.
Сердце едва не выпрыгнуло от нахлынувших на Отца смешанных чувств. Лица окружающих расплылись в его залитых слезами глазах. Но он уже давно их не различал и не замечал. Все его внимание было приковано к расплывающейся фигуре в военной полевой форме.
– Он успел! Успел, наш мальчик!
Ветлин еще не слышал его. Неуверенным шагом он направился к процессии. Узнать Белограда-старшего не составляло труда. Люди расступились, пропуская его к разверзшейся могиле.
Те, кто знал Богдана, отшатнулись с приглушенным полным ужаса вздохом: «О, Господи, это же не он…» Старик, шедший следом за Ветлиным, тут же проклял себя за то, что привез его на кладбище.
Ослепленный слезами отец протянул руки к прапорщику и, сбиваясь на рыдания, громко причитая, звал его:
– Иди к нам, мальчик мой. А они говорили, его не отпустят. Смотри, родная моя, приехал наш мальчик. Смотри, какой он красивый стал, как он возмужал... Больше мы никому его не отдадим. Не бойся, больше никто в него стрелять не будет… Ты дождалась…
         А Яма звала…
 
 
Печатное издание повести «Сектор обстрела» с авторской подписью Вы можете заказать, связавшись с автором посредством электронной почты: gindukush@gmail.comили gindukush@yandex.ru
 
 
Проект екранизации романа ждет своего инвестора. Как отмечают специалисты в области киноиндустрии, киносценарий, созданный тем же автором по роману, соответствует всем выверенным тысячелетиями законам драматургии и, по всем признакам коммерческой перспективности, будущий фильм может принести потенциальному инвестору существенную прибыль.
Президент Украины Виктор Ющенко дал поручение Министерству культуры Украины в отношении экранизации. Однако, минкульт располагает недостаточными для того средствами. Тем не менее, инвестор может рассчитывать на частичную финансовую помощь из украинского бюджета и содействие в реализации проекта в США Виталия Кличко.
Выдержка из рецензии киностудии им.Довженко на киносценарий:
«Киносценарий известного украинского писателя Игоря Моисеенко «Сектор обстрела – «Аисты» выполнен очевидцем, на высоком профессиональном уровне и может служить основанием для успешного коммерческого проекта в международном формате.
Оригинальное авторское видение отражает эмоционально-насыщенную реалистику афганской войны, которую еще никто не показывал так правдиво, в том числе качественно выше известного фильма «9-я рота»…
Продюсерский Центр киностудии им.Довженко поддерживает киносценарий и готов к совместной работе над проектом экранизации»
Руководитель Продюсерского Центра: Иван-Вячеслав Сергиенко
 
 
СЕКТОР ОБСТРЕЛА
ЧАСТЬ 2
Глава N
 
Последние пятьдесят шагов они прошли на одном дыхании. Склон немного выровнялся, и восхождение стало не таким изматывающим. «Все же хорошо, что мы взяли мула, – подумал Ахмет. – Без него мне за братом не угнаться бы. Носится по сопкам будто двужильный».
В двух шагах от вершины они замерли.
– Да… Похоже, схватка здесь была жестокая, – успокаивая дыхание проговорил старший брат.
– Ого…оо – выдохнул за его спиной осипшим от напряжения голосом Ахмет.
Взрыв размел во все стороны песок и гравий и оставил на каменной плите характерную розоватую отметину с черными разводами. Этот взрыв и оборвал стрельбу с вершины. Это могло означать только одно – стрелять оттуда больше некому, что и привлекло их внимание. В надежде на богатый улов они и потащились на эту гору.
Конечно, оставался риск, что люди Тахира поднимаются сюда параллельным курсом, но слишком уж заманчивой целью оставалась колонна шурави внизу, пятящаяся по ущелью, словно огромная змея, и огрызающаяся бесполезным огнем. Проводить ее с максимальным для шурави уроном – дело чести для любого благоверного, ставшего под зеленое знамя войны с кяфирами. А отсюда до ущелья было далековато. Скорее всего, люди Тахира оставили здесь своих стрелков и отправились к устью ущелья перекрывать отход шурави.
Исполосованные осколками тела троих моджахедов застыли в предсмертных судорогах.
– Ищи пулемет. Отсюда из пулемета стреляли.
Подуставший Ахмет, не сходя с места, принялся оглядывать свой склон. Старший приступил к подробному осмотру разгромленной позиции.
Два уже остывших трупа застыли в неестественных позах. С момента трагедии прошло часа два. Тела уже успели покрыться синюшными водянистыми пятнами, но запаха еще не было. Их остекленевшие глаза уставились в небо, а на почерневших лицах застыла гримаса мучительных конвульсий. Этих смерть не пощадила. Они умирали в муках, видимо, истекая кровью. Рядом лежали две английские охотничьи винтовки.
Он опустился на колено перед каждым из погибших и неуверенно, словно боялся, что те сейчас очнутся, опустил им веки.
«Даже глаза им не закрыли, – подумал старший. – Торопились люди Тахира, торопились… А может, мы и первые сюда поднялись… Все равно нужно спешить. Они еще сюда вернутся».
Ахмет словно подслушал его мысли:
– Они вернутся… Проводят шурави и вернутся.
– Да… Ищи пулемет. Нам еще нужно успеть отсюда уйти.
Ахмет бросил поводья и молча отправился оглядывать южный склон.
В горах понятие преследования нивелируется огромными расстояниями и особенностями рельефа. Скрыться из виду не составляло труда, но далеко все равно не уйдешь. Все основные тропы известны. А блуждать неизведанными путями – себе дороже. Пока идет бой тропы, наверное, никто не контролирует. Но времени оставалось немного. Едва закончится этот бой, не пройдет и полдня, как авангардные посты Тахира снова займут свои позиции и восстановят контроль над тропами.
В его отряде дисциплина была жесточайшая. Только племя калаши так и не склонило голову перед новым правителем. Да и не пытался Тахир. Слишком свежи предания.
Всего год назад, только за попытку отобрать у пастухов пару овец и унизить гордое племя Шалахшах превратил отряд в полторы сотни штыков в стадо баранов, чем еще раз навеял благоговейный ужас перед «племенем магов». Калаши никогда не вмешивались в дела соседей. Их отношения всегда ограничивались только мелкой торговлей. Но этому негодяю захотелось унизить гордое племя, чего не позволял себе никто со времен легендарного полковника Лоуренса.
С незапамятных времен, из поколения в поколение, калаши хранят предание о том, как этот англичанин кнутом и пряником пытался объединить горцев под знаменем наместника. К маленькому непокорному племени попытались применить кнут. Правивший тогда Шалахшах тоже был вынужден показать клыки. Гордое племя даже место поселения не сменило, даже на время в горы уходить не стали. Многочисленное и цветастое войско наместника, охваченное паническим ужасом, разбежалось после первой же попытки атаковать непокорных и едва не порешило собственных полководцев. Наместник тогда навсегда зарекся беспокоить этот улей и под страхом смерти запретил своим визирям даже упоминать о том позорном демарше. Но люди приукрасили эту историю и разнесли ее в каждый дом. И до того племя калашей побаивались. Но эти события снова, на многие поколения, вселили уважение и мистический страх перед «племенем магов», как прозвали тогда калашей.
И все же встречаться с наемниками Тахира на узкой тропинке ему не хотелось. Эти невежды могли и не знать, с кем имеют дело. С приходом шурави все сменилось под вечной луной.
Третий лежал, уткнувшись лицом в песок. Смерть настигла его мгновенно. Осколок снес ему половину черепа. Его узловатые с сорванными ногтями пальцы мертвой хваткой вцепились в приклад автомата. Старший не без удовольствия отметил про себя: «Наконец-то у меня будет АКМ».
Гладкоствольная винтовка, которую он таскал с собой повсюду, уже порядком ему поднадоела. «Толку от нее немного, а проблем – целый бурдюк. Начиная от патронов и заканчивая…» – что-то неуловимо неестественное насторожило его и оборвало мысль. Людей Тахира можно было ждать в любую минуту.
Старший поднялся и с опаской оглядел окрестности: «А вот и пулемет». Отброшенный взрывом он намотал на себя обрывок пустой ленты и уткнулся стволом в песок в десятке шагов ниже по склону. «Неплохой бакшиш!» – потешил себя старший. Он спустился к пулемету, освободил его от ленты и заглянул в коробку. В ленте оставалось еще десятка три патронов.
С легкой улыбкой на лице он вытер ладонью пыль с надствольной коробки и представил, как вернется в селение и на глазах у всех сложит трофеи перед дувалом полковника.
– Ахмет! Я нашел – не ищи больше! – прокричал он, забрасывая на плечо ремень пулемета.
Наверху Ахмета не оказалось. Неуловимое ощущение беспокойства снова охватило его. Он никак не мог понять, чем оно вызвано. Хотя и умел разбираться в своих чувствах. Годы тренировок с привратником научили его отличать интуицию от обрывков собственных и чужих мыслей, эмоции от желаний. Но эти ощущения нельзя было назвать звериным предчувствием опасности. Сейчас он подсознательно чувствовал себя неуютно из-за какой-то нерешенной задачи.
«Стоп!... Их же только трое. А оружия – четыре единицы! Четвертый где-то рядом. Он не мог уйти без оружия. Он где-то здесь…» От этой мысли он даже присел на корточки.
«Пока не увижу его труп, лучше поостеречься. Да где же Ахмет?»
– Ахмет!  
Но вместо брата протяжным мычанием ответил его мул.          
– Фу ты, глупая скотина! Ахмет!
Старший осторожно выглянул за полуразрушенный бруствер:
– Ахмет!
Беспокойство за брата сменилось тревогой: «Не хватало еще его потерять. В племени и так мужчин – по пальцам пересчитать»
– Ахмет! – и затаил дыхание прислушиваясь.
– Я здесь! – приглушенный ответ брата, будто камни проглотили. Старший не узнал его, даже растерялся.
Но Ахмет встал в полный рост в сорока шагах от вершины, у самого края обрыва в неглубокий скалистый провал. Старший с облегчением выдохнул воздух из легких и тут же крикнул:
– Ахмет! Ложись!
Но тот, казалось, не слышал.
– Здесь еще один! Кажется, шурави!
«Вот он – четвертый», – отметил про себя старший. Он не стал отбирать автомат у бородача с развороченной головой – винтовка пока что надежнее, подбросил ее на плече и отправился вниз туда, где стоял его брат.
– Следи за перевалом. Кто знает, когда эти правоверные появятся. Да и шурави своих не бросают. Видно, хорошую трепку им люди Тахира устроили, если их солдат здесь остался.
Он осторожно пододвинулся к источающему жуткий смрад телу, перевернул его на спину и, ошеломленный увиденным, замер.
Он протянул руку к сонной артерии солдата. Но кроме толчков собственного разбушевавшегося сердца ничего в своих пальцах так и не услышал. В смятении он присел на камень и откинул голову к солнцу.
– Досталось же ему.
– Теперь-то что…
– Давай, хотя бы его голову принесем, – Ахмет достал нож.
– Постой… Это мой долг.
Нехотя он поднялся, забрал нож из руки брата и наклонился над солдатом. Чуть не половина волос у того сгорели напрочь. Взяться было не за что. Он повернул тело на бок, лицом к себе, и, чтобы зафиксировать голову, придавил ее коленом. Резать шею придется со стороны спины. Чтобы повернуть тело в другую сторону пришлось бы его вытаскивать из этого каменного мешка.
Остро отточенное лезвие блеснуло на солнце и опустилось на белеющую складку кожи на шее. Он слегка нажал на тяжелую рукоятку. И тут: из-под лезвия брызнул упругий фонтан горячей крови!..
От неожиданности старший подпрыгнул на месте – у мертвых кровь не пульсирует!
– Да он живой!
Ахмет выхватил из рук брата нож и бросился к солдату:
– Великие боги! Он же с такой высоты падал. Как же он…
Краем чалмы он вытер кровь с шеи солдата. Благо лезвие не задело артерию. Рана оказалась несерьезная.
Старший схватил раненного за запястье и принялся нащупывать известные ему точки малого пульса каждого пальца.
– Печень работает! – отметил он через секунду.
Ахмет молча следил за манипуляциями брата. А тот будто забыл о его существовании. Прислушиваясь к своим ощущениям, он только бормотал про себя:
– Перикард затихает… Железы раскрыты…
И чуть позже:
– Его еще можно вытащить.
Ахмет уставился на брата, в ожидании его решения. После минутного размышления Старший произнес:
– Здесь неподалеку источник. Нужно доставить его туда.
– Это же почти в ущелье. Там же люди Тахира, – попытался возразить Ахмет.
– А что у нас есть варианты? Знаешь, сколько стоит живой шурави? А этот солдат, похоже, все это и натворил. Тахир же и заплатит. Только там, у источника, мы сможем его в чувства привести. Давай, наверх его…
 
Все описанные события – вымысел автора. Любые совпадения случайны.
Автор песен «Аист» и «Родины сыны» – Анатолий Шестопалов – народный бард Украины, лауреат девяти международных конкурсов авторской песни.
 
В своих отзывах читатели отмечают, что после прочтения романа отказываются от оружия и применения насилия. Таким образом, «Сектор обстрела» является реальным инструментом в снижении уровня социальной напряженности нашего общества. В настоящее время автор работает над продолжением романа. Вы можете оказать содействие в этой работе, привлекая на сайт новых читателей…
 
Добавить комментарий:
 
 
 
Игорь Моисеенко

Лауреат государственной литературной премии имени Богдана Хмельницкого,член Национального союза писателей Украины

Поет и прозаик, журналист и кинодраматург Игорь Моисеенко родился в июле 1962 года в городе Кривой Рог. В 1990-х годах возглавлял Союз ветеранов Афганистана города Комсомольськ на Днепре. Срочную службу проходил в Афганистане (Джеллалабад), в батальоне погибшего Поэта-Героя „Аиста” (А. І. Стовби). Критики, отмечая стилистическое сходство стихотворений „Аиста” и Моисеенко, говорят о признаках наследования Игорем литературного Дара и Креста убитого войной талантливого Поэта. Результатом такой духовной связи двух литераторов стал чрезвычайно захватывающий и впечатляющий своим трагизмом роман „Сектор обстрела – «Аисты». За это произведение Игорю Моисеенко приcвоєно в 2010-му году звание лауреата литературной премии имени Богдана Хмельницкого

Новости сайта

RSS-материал
Ключевые слова